Золотая рыбка. Часть 1

Фэйбл Вэвиан

— Любопытно… — замечаю я. — Едва речь заходит о гангстерах, у тебя развязывается язык. А стоит заговорить о твоей персоне, как отделываешься скупыми фразами.

— Если у тебя это так легко получается, расскажи лучше о себе, — усмехается Даниэль.

— Согласна, мне тоже нелегко говорить о себе. Но если ты будешь задавать вопросы, я смогу ответить.

— Я ведь уже задал вопрос. Например, о твоем друге.

— Столь высокопарно ты величаешь Круза? Называй его попросту моим любовником.

— Да, к тебе не протолкаться.

— Два любовника еще не

создают давки. Ты где воспитывался, не в монастыре, часом?

Хмурый молчит. Он опять стал прежним, таким, как вчера, когда я из-за него готова была лезть на стенку. Выражение лица отчужденное, замкнутое, да и сердце на замке. Я улыбаюсь ему. К черту Хольдена и прочую нечисть! Хотя бы до понедельника. Сейчас мы в раю, именуемом Озерный берег.

Я выключаю лампу. Даниэль по-прежнему сидит в застывшей позе. Сбросив с плеч одеяло, пересаживаюсь к нему на колени, отыскиваю губами его ухо, пробую на вкус. Но прежде чем употребить в пищу, шепчу:

— Сказать по правде, я вот уже некоторое время обмираю по тебе. Надеюсь, со стороны было не слишком заметно. Я и сама с удивлением отметила за собой эту слабость. От Круза тоже не укрылась перемена во мне. Он стал допытываться, отчего я его до себя не допускаю, почему избегаю его. Что я могла ответить? Сказать, что влюбилась в Луну или Солнце? Не воображай, будто я перед сном шептала твое имя, уткнувшись лицом в подушку. Просто нервничала, вела себя как последняя стерва, сама не зная почему.

— А если бы призналась себе, трагедия бы стряслась?

— Конечно! Кто ты такой? Хмурый, только и всего.

— Сейчас ты произнесла это слово в последний раз.

— Вот еще!

— Да!

Хмурый больно стискивает мое плечо. Правда, в следующее мгновение он меня целует, и не сказать, чтобы это было мне неприятно, но я не поддаюсь на вымогательство. Впрочем, и в пререкания не вступаю, тем более что мигом забываю причину разногласий. Мы лежим на постели, сплетенные в клубок, и не понять, где чьи руки-ноги. Да это и несущественно. Несущественно все, кроме того, что с нами происходит. Но я готова откусить язык, лишь бы не проболтаться ему: то, что он вытворяет со мной, и есть самое настоящее чудо.

Трудно сказать, часы прошли или минуты. Голова его лежит у меня на плече, рука нежно касается моего тела, он бормочет что-то ласковое — мой Хмурый.

— Тебе нелишне знать: ты мне нужна, — в полусне шепчет он.

Разумеется, нелишне… Вот он и уснул. Не без досады я отмечаю, что мой избранник ухитряется делать признания, равносильные жизни или смерти, походя и с долей высокомерия, словно дает официанту на чай. При случае пристукну его за такие штучки, а пока пусть отсыпается. Какое-то время я еще прислушиваюсь к неумолчному стуку пишущей машинки и проклятиям Дональда; голос у него сел до хрипа. Интересно, очухается ли к завтрашнему дню? Вряд ли. Творческие личности, когда на них снисходит вдохновение, иной раз способны провести в трудах без сна трое суток кряду. Если на Дональда нашел стих, значит, к нему не подкатишься со служебными делами, не заведешь разговор про Хольдена. Знать бы, как

чувствует себя Мартин. Оболтус, чуть не отправился на тот свет, из зависти к сестрице решив поиграть в сыщика! А мама, напротив, стесняется, что дочь у нее сыщица. Ей хотелось бы видеть меня пианисткой. Смех, да и только!

Даниэль во сне прижимается ко мне, дышит в ухо. Нужны арфа или скрипка, чтобы выразить переполняющие меня чувства.

Понедельник начинается с объезда больниц. Первый визит — к Мартину. Этот уже вовсю орудует здоровой рукой — ест без посторонней помощи. При моем появлении Мартин ухмыляется. Физиономия его уже не так ярко расцвечена синяками, как несколько дней назад, да и речь куда разборчивее.

— Завтра меня переведут из реанимации.

— Очень рада. Видно, что тебе лучше.

— Невооруженным глазом? — пытается он острить. — Как провела уик-энд?

— Хорошо.

— Я тоже. Папа обещал мне купить «харлей».

— Ты не заслужил такого подарка. — Я глажу брата по щеке, но моя ласка оставляет его равнодушным; он сосредоточенно жует.

Придвинув к постели стул, я усаживаюсь. Мартин наконец обращает на меня свой взор и пристально вглядывается в лицо. Губы его кривятся в язвительной усмешке.

— Что с тобой стряслось, Ден? Цветешь, как майская роза! — Только брат умеет преподносить комплименты в столь насмешливой манере.

— Перестань ко мне цепляться! — отбиваюсь я.

— Ты что? Я на полном серьёзе. Ты вся… как бы это сказать… лучишься, что ли.

— Лучись и ты. К приему твоих излучений готова. Вопрос первый: говорил ты кому-нибудь о том, что с тобой произошло?

Мартин улыбается, но взгляд его серьезен.

— Нет. Да я и сам толком ничего не помню. Там была Атри и еще два каких-то типа. У нас вроде бы шел разговор, а дальше в памяти полный провал.

— Не валяй дурака! Постарайся вспомнить, где это было. И что, собственно, произошло? Тебе удалось поговорить с Атри?

Лицо Мартина каменеет. Он закрывает глаза, и я с трудом разбираю его тихий шепот.

— Помню слова одного из мужиков, и ничего больше. Не сердись, Ден…

— Все о'кей. Ты только повтори мне эти слова.

— «Советую забыть о нашей встрече». И тут мне сломали руку.

Кажется, я понимаю Мартина, но я столько раз заблуждалась… Да и чем я сейчас могу ему помочь?! Меня злит собственное бессилие, и я перевожу разговор на другую тему, хотя и весьма неуклюже:

— Слыхал про веселенькую историю с Крузом?

Мартин отрицательно качает головой.

— Тогда слушай. Мы напоролись на банду рокеров, хотя у нас и в мыслях не было искать с ними встречи. И Круза разделали под орех, так что теперь он тоже отлеживается в больнице. Очень прошу тебя, Мартин, кто бы ни расспрашивал тебя о случившемся, говори, что ничего не помнишь. Ни-че-го, понял? Об Атри — даже имени ее не упоминай. Конрад был у тебя?

— Был. Но я тогда еще не мог говорить. Тебя рокеры не тронули?

— Меня — нет. В машине Круза, в бардачке, завалялась пушка. Круза мне защитить не удалось, сама еле-еле отбилась.