Золотая рыбка
Шрифт:
Я смотрела на свою хозяйку: лицо у нее было одутловатое, глаза — как две бесцветные щелочки, волосы редкие, совсем белые под хной.
— Бабушка, бабушка, вы ведь никогда не оставите меня? — Слезы текли по моим щекам, и я никак не могла их унять. — Правда же, бабушка, вы меня не оставите? — По-моему, она слышала, потому что веки ее дрогнули и губы шевельнулись. Я вложила свои ладони в ее, чтобы она сжала их покрепче. — Я буду хорошо ухаживать за вами, бабушка, я никого к вам не подпущу, особенно Зохру. Я теперь не боюсь выходить на улицу, значит, Зохра нам больше не нужна.
Я говорила, а слезы все текли и текли. Честное слово, со мной это было впервые. Я отродясь не плакала, даже когда Зохра щипала
Но Лалла Асма прежней так и не стала. Наоборот, с каждым днем ей делалось все хуже и хуже. Она больше ничего не ела. Когда я пыталась напоить ее, холодный чай стекал с уголков рта и капал на платье. Губы у нее сморщились, растрескались. Кожа стала сухой и цветом как песок. И еще, что скрывать, она делала под себя. Это она-то, всегда опрятная, чистоплотная. Я сама меняла ей белье. Не хотела, чтобы Зохра и Абель видели ее такой. Я была уверена, что ей стыдно, что она все понимает. Зохра, входя в комнату, морщила нос: «Что здесь за вонь?» Я объясняла: мол, в соседнем доме ремонт, прочищают сточную канаву. Зохра смотрела на Лаллу Асму с недоумением. Ворчала на меня: «Это ты дом запустила, посмотри только, какой свинарник!» Она догадывалась — что-то неладно, но не могла понять что. Чтобы Зохра не смекнула, как худо Лалле Асме, я каждый день причесывала больную, припудривала ей щеки розовой пудрой, мазала губы маслом какао. Я ставила рядом с ней на столик чайный прибор на медном подносе, наливала в стаканы немного сладкого чаю, как будто Лалла Асма пила.
Я теперь не отходила от нее. Ночью спала на полу рядом с ее кроватью, закутавшись в покрывало. Помню, было много комаров, ночь напролет я слушала их пение над самым ухом, а под утро поворачивалась на другой бок и ненадолго засыпала. Я забывала о тяжелом, надсадном дыхании Лаллы Асмы, и мне снилось, будто мы уезжаем, уплываем наконец на том самом пароходе, о котором она столько говорила, из Мелильи в Малагу, и еще дальше, до самой Франции.
А однажды ночью стало совсем худо. Я не сразу поняла, что происходит. Лалла Асма задыхалась. В груди у нее хрипело, как в кузнечных мехах, а на выдохе что-то булькало. Я лежала на полу и боялась шелохнуться. В комнате было темно, хоть глаз выколи, а во дворе чуть-чуть светила луна. Но я нипочем не смогла бы выйти. Мне хотелось, чтобы поскорей рассвело. Все думала: вот взойдет солнце, Лалла Асма проснется и перестанет хрипеть, и булькать, и задыхаться.
Однако на рассвете меня сморил сон, до того я устала. Наверно, тогда-то Лалла Асма и умерла, вот почему я смогла наконец уснуть.
Когда я проснулась, было совсем светло. У кровати стояла Зохра и плакала в голос. Вдруг она заметила меня, и рот у нее перекосило от злости. Она стала бить меня полотенцем, журналами, потом сняла башмак и замахнулась, но я убежала во двор.
— Дрянь, ведьмино отродье! — кричала она. — Мать умерла, а ты спишь как ни в чем не бывало! Убийца!
Я спряталась, забилась под стол в кухне, как раньше, когда была маленькой. Меня всю трясло от страха. На мое счастье, услышав крики, прибежала соседка. Потом и Абель пришел, вдвоем они успокоили Зохру. У нее в руке был нож, наверно, убить меня хотела. Она все вопила: «Ведьма! Убийца!» Абель с соседкой усадили ее во дворе, дали воды.
Тем временем я выскользнула из кухни, прокралась через двор на четвереньках вдоль стены, где была тень. Босиком, в одном только измятом платье — я так в нем и спала, — лохматая, я, наверно, и впрямь выглядела убийцей.
Большая синяя дверь была приоткрыта, я прошмыгнула в нее. И побежала, побежала по улицам, как в тот день, когда ходила за повитухой. Я ужасно боялась, что меня догонят, поймают и посадят в тюрьму за то, что я не помогла Лалле Асме и она умерла.
Вот так я покинула дом в милля— навсегда.
2
Постоялый двор был совсем не похож на то, к чему я привыкла.
Этот дом, открытый всем ветрам, стоял на людной улице, кишевшей машинами, грузовиками, мотоциклами. В двух шагах находился базар, большое бетонное строение, где можно было купить все, что угодно, — свежее мясо и овощи, бабуши, ковры и пластмассовые ведра.
Когда я убежала из дома Лаллы Асмы, то понятия не имела, куда идти. Знала только одно: мне надо спрятаться в таком месте, где Зохра и Абель никогда не найдут меня, даже если пошлют на поиски полицию. Я бежала по улицам, держась в тени, прижимаясь к стенам, точно бродячая кошка. А в голове все стоял крик Зохры: «Ведьма! Убийца!» Я не сомневалась: если она поймает меня, то непременно посадит в тюрьму. Ноги сами привели меня на ту улицу, где я искала доктора для Лаллы Асмы. Когда я узнала дом с распахнутыми настежь воротами, сердце у меня так и подпрыгнуло от радости. Здесь-то Зохре меня не найти, это точно.
Госпожи Джамили дома не оказалось. Ее позвали куда-то к роженице. Я села на балконе, прислонясь спиной к стене, сидела тихо, как мышка, под ее дверью и ждала.
В первый раз я так спешила, что мне недосуг было поглядеть, что творится в гостинице. Теперь я смотрела во все глаза, как снуют туда-сюда разные люди, торговцы-разносчики в лохмотьях, навьюченные, словно мулы, как они складывают тюки под галереями. Тут были овощи, финики, а еще молодые парни привозили всякую всячину в коробах, установив их на велосипедные рамы: полные короба пластмассовых игрушек, кассет с музыкой, часов, темных очков. Эти товары были мне знакомы: сколько раз такие торговцы стучались в дверь Лаллы Асмы, а она не могла уже выходить за покупками, так что впускала их, просила разложить все во дворе и покупала вещи, которые ей были не нужны, какие-то авторучки, кусочки мыла, выводя этим из себя невестку: «Матушка, зачем вам все это?» А Лалла Асма качала головой: «Может быть, когда-нибудь порадуюсь, что купила». Но я знать не знала, что уличные торговцы собираются на таком вот дворе.
На верхнем этаже жили молодые женщины, которых я видела в прошлый раз, до того красивые и роскошно одетые, что я в простоте душевной решила, будто все они принцессы. В этот час они еще спали в своих комнатах за высокими приотворенными дверьми.
Я заглянула в щелку и увидела одну из принцесс на большой кровати. Приглядевшись, я различила ее впотьмах. Она лежала совсем голая на простынях, лицо было закрыто волосами; я удивилась, увидев ее белый-белый живот и чистый, без единого волоска, треугольник под ним. Такого я в жизни не видала. Лалла Асма никогда не брала меня с собой в баню и до последнего времени не допускала, чтобы я смотрела на нее раздетую. А мое тощее черное тело совсем не походило на эту белоснежную плоть, на это дремлющее лоно. Кажется, я попятилась, испугавшись немного, даже ладони вспотели.
Я долго сидела на галерее, ни о чем не думая, глядя на мельтешню торговцев во дворе. Со вчерашнего дня у меня крошки во рту не было, очень хотелось есть, и еще я умирала от жажды.
Внизу во дворе был колодец, а под галереей я углядела развязанный мешок с сушеными фруктами; на него садились воробьи, клевали. Я прокралась по лестницам к мешку. Мне было немного стыдно: Лалла Асма всегда говорила, что нет ничего хуже, чем красть, даже не потому, что нельзя брать чужое, а потому, что тайком — нечестно. Но я была голодна, а мудрые наставления Лаллы Асмы остались в прошлом.