Золотая шпага
Шрифт:
Она с трудом перевела дыхание, грудь ее вздымалась, как волна в бурю, переспросила слабым голосом:
– За что спасибо? Что дала вам возможность подраться?
Голос ее был дрожащий, но чистый и мелодичный, как серебристый колокольчик.
– Нет, – ответил он с неловкостью. – Я не люблю драться. За то, что не подняли визг. Здесь так божественно красиво и тихо! И жаль нарушать такую тишину.
Из кареты с криком высунулась женщина. Оглядевшись, она завопила истошным голосом:
– Грабят!.. Помогите!.. Спасите, кто в Бога верует!
Девушка
– Простите ее. Это моя тетушка.
– Сглазил, – ответил он с улыбкой. – Что ж, рядом с ангелами всегда что-то для равновесия… Кто этот господин, что прополз вокруг кареты уже верст десять?
Он подал ей руку. Ее трепетные пальцы опустились ему на локоть. Вместе вернулись к карете. Женщина перестала кричать, бросилась к нему:
– Вы нас спасли! Вы один разогнали всю эту ужасную шайку! Вы просто Геракл…
Его передернуло, будто попал под струю холодной и грязной воды. В каждую эпоху свои любимые слова и сравнения, в эту – всех сравнивают с героями Эллады. А стоит сказать «тридцать три», как любой дурак, не задумываясь, радостно выпаливает: «Возраст Христа!», не важно, идет ли речь о возрасте женщины, несчастьях или зубцах на башне. Если его еще кто сравнит с Гераклом, он начнет брызгать слюной и бросаться на людей.
– Полноте… – ответил он учтиво. – Это всего лишь обнищавшие крестьяне. Голод толкает не на такие зверства! Ваши слуги сбежали, я бы вам посоветовал взять этого малого, что держит коней. Он сам похож на коня, коней наверняка любит, вон как держит нежно, и будет ходить за ними, как за родными. А тех трусов стоит вернуть в деревню.
Женщина отшатнулась:
– Этого… душегуба? Да ни за что! По нем Сибирь плачет!
К ним подошел дородный мужчина, обеими руками придерживал сползающий парик. Пухлое поросячье лицо еще не покинул страх. Сам он дрожал и пугливо озирался.
– Они… уже не вернутся? А что делать с этими?..
Двое разбойников, шатаясь и поддерживая друг друга, удалялись к лесу. Третий полз по траве, за ним оставался кровавый след. Атаман с воем катался по земле, зажимал обрубок руки. Оттуда хлестала кровь. Александр ощутил жалость. В момент схватки готов был убить, но это был слишком малый миг. Не зря говорили, что его рассердить невероятно трудно. А вот вышибить слезу…
– Кто ходит за шерстью, – напомнил он нехотя, – тот может вернуться стриженым.
Он помог женщинам влезть в карету. Пятый все еще держал покорно коней. Александр сказал строго:
– Садись и вези этих господ, куда они велят. С этого дня ты бросаешь свою работу в лесу… Ясно?
Из окошка на него смотрели блестящие глаза. Девушка была так прелестна, что у него защемило сердце. Если и есть на небесах ангелы, то и они уступают ей в чистоте и прелести.
– Я обещаю, – сказала она тихо, – я возьму его на службу.
Женщина ахнула, что-то залепетал протестующе толстяк, но девушка прервала милым, но решительным голосом:
– Не спорьте, тетушка! Этот
– В чем, в чем?
Она слегка смутилась, это было очаровательно. На щечках зацвели алые розы, пунцовые губы стали еще ярче.
– У нас здесь, конечно, не Санкт-Петербург, но у губернатора каждую субботу собирается весь цвет общества. Все офицеры бывают там постоянно!
Александр отступил, поклонился. В глубине кареты шушукались тетушка и толстяк. Их все еще трясло от пережитого ужаса, а не торопили трогаться только потому, что до свинячьего визга боялись и разбойника на козлах.
– Я не все, – ответил он нехотя.
Их глаза встретились. Он ощутил, как дрогнуло сердце, а в душе отозвались какие-то струны. Мир внезапно стал ярче, а воздух чище. Ее глаза смотрели прямо в душу, и он не чувствовал желания закрыть ее, как делал всегда, когда к нему приставали с излияниями и от него ждали того же.
– Так вы придете? – спросила она настойчиво.
Он заставил себя ответить, хотя это было тяжелее, чем двигать гору:
– Я – не все…
Он отступил еще на шаг, подал разбойнику знак. Тот, еще не веря, торопливо забрался на козлы, взял вожжи. Кони тронулись, карета качнулась, ее повлекло по дороге все дальше и дальше.
Он с отвращением отшвырнул саблю. Райский уголок испакостили кровью и ненавистью! Уже не очистишь, надо искать другой.
Но он знал, что придется искать по другой причине. Здесь слишком многое будет напоминать о схватке, этой волшебной девушке, этих минутах совсем другой жизни.
Он шел к казармам, на ходу надевал и застегивал мундир, но видел только ее обвиняющие глаза. На душе была горечь, словно несправедливо ударил ребенка. Она никогда не поймет его бессвязных слов. Хуже того, он сам их не понимает!
ГЛАВА 5
На другой день его вызвали к полковнику. Адъютант, загадочно улыбаясь, провел его в кабинет. Засядько чувствовал напряжение, разговор явно пойдет о вчерашнем происшествии. Он должен был обратиться к властям, те снарядили бы погоню за ранеными разбойниками. Придется прикинуться растерянным, испуганным. Мол, не соображал, что делает, все получилось как бы само…
Полковник поднялся навстречу, вышел из-за стола, неожиданно обнял. Держа за плечи, отодвинул на вытянутые руки, всмотрелся в покрытое загаром мужественное лицо:
– Наслышан!..
– Простите, – сказал Засядько учтиво, – о чем?
– О твоем лихом поступке! Подумать только, бросился один на пятерых! Одолел, спас, да еще и от благодарностей увильнул! Неужели на земле еще есть такие люди?
Полковника распирала веселая гордость, словно он сам всех побил и спас, он похохатывал, отечески хлопал подпоручика по плечу, мял, снова хлопал.