Золотая шпора, или путь Мариуса
Шрифт:
— Что "ага"? — раздраженно прошипел Уго. — Я что, скрывал это?
— А что, рассказывал?
— А ты спрашивал?
Расмус перевел беседу в другую плоскость:
— Я сразу догадался, когда вас ночью застал за сараем, что санах этот с тобой в одну дудку дует. Но я другое хотел спросить. Зачем ты ему сказал, куда мы идем?
Уго раскрыл было рот, но Расмус опередил его:
— Знаю, знаю! Сейчас скажешь, что он должен был помогать нам в дороге, — съязвил он.
— Именно, — сказал Уго с убийственным хладнокровием. Расмус почувствовал, что бьется лбом в стену, которую ему не прошибить. В бессилии он стиснул кулаки.
— Послушай меня, любезный друг Расмус, —
— Видел, — не утерпел Расмус. — В таверне "Два короля" это у него хорошо получилось.
— Или ты слушаешь — или я молчу, — отрубил Уго.
Расмус махнул рукой:
— Давай, мели, ты на эти дела мастер.
— Он и в самом деле помог. Светловолосый человек — его знакомый, я знал об этом еще в Брюнеле, но имя блондина мне сообщили только у часовщика Ричо. И это правда, вся и единственная. — Думаешь, кто-то тебе поверит? — в бессилии скривился Расмус, чувствуя, что не имеет ни одного стоящего контраргумента.
— Знаешь, уважаемый, давай договоримся: или ты мне веришь — или нет. Если веришь — тогда больше не будешь задавать дурацких вопросов. А, в общем, пора, наверное, заканчивать разговор. Что-то он у нас не получается.
— Ладно, — угрюмо согласился Расмус. — Только один, последний дурацкий вопрос. Что ты собирался делать после того, как Мас передаст шпору кому надо?
— Не будем делить шкуру неубитого медведя, — предложил Уго. — Для начала хорошо бы улизнуть от этих симпатичных ребят. Но это — дело второе. Главное — как шпору вернуть?
Шпору отобрали у бешено брыкающегося Мариуса люди уважаемого Джара. Вместе со шпагой Вулвера и сердцем быка. И вот ведь сознательный народ эти степняки! Все добро, все драгоценности они сдали властям вместе с задержанными чужаками! Впрочем, в сознательности ли тут дело? Может, просто слишком уж много народу набилось в беседке, когда чужаков вязали? Ведь человек двенадцать, не меньше, участвовали в этом мероприятии. Двое-трое еще бы договорились бы как-то поделить добычу. Но двенадцать! Из двенадцати обязательно найдется один, который предаст всех при первой возможности. А по законам страны Джанг, добыча, подобная той, что изъяли у компании Мариуса, подлежала неукоснительной сдаче в пользу государства. Уголовный кодекс Джанга изобиловал наказаниями для нарушителей законов.
Вскоре перекур у конвоиров закончился, и пленников вновь впихнули в деревянную коробку на колесах. Медленно поджариваясь на солнце, они затряслись по дороге в Кабу. О чем размышлял Расмус? О слабости человеческой. Сейчас он жаждал одного — вырваться из плена. Любой ценой. Шпора? Какая, к черту, шпора? О ней Расмус и вовсе не думал. Он не забыл, что от сохранности этого золотого проклятия зависело само существование друга. Но на пороге конца Расмус вдруг понял, как ему хочется выжить. Жизнь в любом своем виде лучше, чем смерть — даже если это смерть праведная, с последующим вознесением в солнечное царство по стоцветной радуге.
Отправляясь в путешествие к Пустыне Гномов, Расмус прекрасно понимал, что вступает в игру со смертью. Но он совсем не собирался отдавать жизнь ради друга. Такая плата представлялась ему непомерной. Выступая на защиту Мариуса, он надеялся на свою смекалку и сноровку, которые позволят уцелеть обоим друзьям. Если бы ему тогда гарантировали, что кто-то из двоих обязательно умрет, Расмус без раздумий остался бы дома, поскольку не видел бы смысла в своей миссии. Бесперспективное благородство было ему глубоко чуждо, бессмысленных поступков он старательно избегал. Самоотверженность для него имела резон только тогда, когда давала шанс на успех. Личные качества Расмуса оставляли такой шанс в любой ситуации.
Но здесь, в глубине чужих земель, личные качества становились бесполезными. Теперь Расмусу стало совершенно ясно, что один из них с Мариусом умрет. Он даже знал, кто.
А вот Уго, подумал Расмус, без шпоры вряд ли сбежит, даже если представится случай. Его почему-то жизнь интересует меньше, чем цель выполняемой работы. Какой-то ненормальный. Так самоотверженно, по идее, должен действовать лучший друг Мариуса. Но вот считающий себя лучшим другом Расмус как раз слишком нормален. Благородного безумия ему недостает. Может быть, в этом его проблема, может счастье — вряд ли кто-то знает ответ. Но, по идее, раз уж ты совершил поступок по сути своей идиотский, раз поперся на край света без особой надежды на успех, то будь идиотом до конца. Будь ненормальным, как Уго. Рискуя, рискуй смертельно. Тот, кто думает о спасении души, скорее других ее потеряет. Разве это не касается тела?
Расмус неотвратимо погружался в бездну отчаяния. Он видел, что жизнь подходит к концу, а дело, которое оказалось делом всей жизни, с треском провалено. И Расмус с горечью убеждался, что его потолок — пасти овец и кувыркаться по кустам с любострастными односельчанками. К геройству он оказался неспособен. Более достойные, с сумасшедшим блеском в глазах, должны совершать подвиги, освобождать красавиц-принцесс из плена какого-нибудь мерзкого чудовища, спускаться в Седьмую пещеру у Врат Холода, в одиночку сдерживать натиск вражеских отрядов, с голыми руками бросаться на гигантских тигровых волков. Или приносить себя в жертву ради великой, неугасимой дружбы. И лишь когда показались голубые рифленые купола Кабы, Расмус нашел для себя оправдание. Оно оказалось простым и убедительным. Ведь в нынешних обстоятельствах победа неотделима от побега, причем побега любой ценой. Оказавшись на воле, мы, подумал Расмус, получим возможность дерзнуть на самое невероятное. Можно шпору выкрасть, Бога за бороду подергать, сделать из здешней степи цветущий сад. Поэтому сбежать — все-таки задача номер один.
Быстренько обелив себя, Расмус мысленно набросился на Уго. Так ли уж самоотвержен этот фрукт в своем желании любой ценой вернуть шпору? Ради чего он это делает? И Расмус обратился к давней своей идее. Безусловно, для Уго успех похода очень важен. Но, если для Мариуса это — вопрос жизни, для Расмуса — чести, то для Уго — наверняка чего-то не менее важного. Чего же? Что может иметь для человека такое грандиозное значение? Деньги? Слава? Любовь?
Погруженный в свои размышления, Расмус рассеянно смотрел вперед, откуда на несчастных ренов надвигался конечный пункт их этапа — Каба, священный город степняков.
Собственно, Каба представляла собой не город, а скопление культовых сооружений. Ее смысловым центром служил источник священной реки Силь. Над этим канонизированным родником громоздился внушительный храм с неизбежным в Джанге голубым куполом. Здесь отправлялись главные обряды религии степняков. Богослужение, творившееся в Кабе, сообщало этому народу спокойствие и благополучие — то, чего он так страстно желал. Священный источник не видел неба уже несколько веков. Вообще-то — по логике — следовало бы сделать наоборот. Небо, как верховное божество степняков, должно иметь прямой контакт с источником, чтобы в священную реку беспрепятственно вливалась божественная энергия — а затем река понесла бы эту энергию по всему Джангу. Но логика степняков — это логика наоборот. Ее не поймешь никакими рассуждениями. Ее можно только почувствовать.