Золотая жатва. О том, что происходило вокруг истребления евреев
Шрифт:
После того как транспорт словацких евреев весной 1942 г. был отправлен в газовую камеру, заключенные из зондеркоманды, обслуживавшей крематорий, получили приказ снять одежду с убитых.
Передо мной лежал труп женщины. Весь дрожа, трясущимися руками я начал снимать с нее чулки. Впервые в жизни я прикасался к покойнику. Тело было еще теплым. Чулок, который я стягивал с ноги, порвался. [Эсэсовец] Штарк, наблюдавший за этим, ударил меня с криком: «Что ты творишь, смотри, что делаешь, эти вещи еще можно использовать» [3] .
3
M"uller F. Eyewitness Auschwitz. three Years in the Gas Chambers / tlum. z niem. I. R. Dee, S. Flatauer Chicago: Routledge & Kegan Paul Ltd., 1999. P. 12.
Первый комендант лагеря смерти в Собиборе, а позже в Треблинке, Франц Штангль, на вопрос американской журналистки
4
То есть Варшавское генерал-губернаторство – часть Польши, не включенная непосредственно в состав Германии после сентября 1939 г. – Прим. перев.
5
Цит. по: Sereny G. Into that Darkness. From Mercy Killing to Mass Murder. new York – St. Louis – San Francisco: McGraw Hill Book Company, 1974. P. 101, 133.
Штангль очень хорошо справился с поручением, и вскоре из Треблинки начали уходить транспорты с вещами убитых евреев. Кроме бижутерии, драгоценностей и денег в разных валютах, из лагеря было отправлено «всего более тысячи вагонов, груженых вещами убитых. Экспедиционная отправка вагонов происходила на станции Треблинка после того, как армейские уполномоченные получали от эсэсовцев сопроводительные листы» [6] .
Эти вагоны должны были отправлять польские железнодорожники, удостоверившись, что их содержимое соответствует описи. Поэтому сведения Франтишека Зомбецкого, дежурного по движению на станции Треблинка, чрезвычайно детальны:
6
Zabecki F. Wspomnienia dawne i nowe. Warszawa: Instytut Wydawniczy PAX, 1977. S. 73.
В вагоны были погружены мужские пальто, связанные по несколько штук, отдельные мужские костюмы, пиджаки, белье, отдельно детская одежда и дамские костюмы, платья, блузки, свитера старые и новые, шляпы, шапки, отдельно мужские сапоги с голенищами, полусапожки мужские, дамские и детские. Белье мужское, дамское, детское, отдельно – использованное и новое, даже подушки и конверты для младенцев. <…> В сумки сложены карандаши, авторучки и очки; трости и зонтики связаны в отдельные пачки. Целые сумки также наполнялись катушками ниток всех сортов и цветов. Отдельно связали куски кожи для обуви, твердой кожи для подметок, материалы для одежды, портфели. В картонные коробки упаковали приборы для бритья, бритвы, ножики, машинки для стрижки, зеркальца, даже кастрюли всякого рода, тазы, столярные инструменты, пилы, рубанки, молотки, в общем – всё то, что могла привезти в лагерь толпа в несколько сот тысяч людей <…>. В вагонах высылалась также масса волос после стрижки женщин. Груз этих вагонов определялся как военная пересылка: Gut der Waffen SS. Вагоны направлялись в Германию, а иногда на адрес «трудового лагеря СС» в Люблине [7] .
7
Ibid. S. 72.
Именно там находилась штаб-квартира Глобочника и штаб операции «Рейнхард».
Сам Глобочник относился к своей роли стража награбленного еврейского имущества, как лис – к охране курятника. Пост шефа полиции в люблинском округе Генерал-губернаторства был для него вторым шансом на карьеру в нацистской иерархии, после того как его выгнали из штата венского гаулейтера… за коррупцию. Молниеносное разграбление венских евреев сразу же после аншлюса Австрии было первой мастерски проведенной акцией «аризации», т. е. захвата еврейского имущества, в которой показал свои способности Адольф Эйхман, а первым помощником его был – как видим, чуть-чуть излишне в собственных интересах – Глобочник. Пару лет спустя оба войдут в число виднейших исполнителей «окончательного решения еврейского вопроса». Генрих Гиммлер, шеф полиции и СС в Третьем Рейхе, питал к Глобочнику особую слабость. «Дорогой Глобус, – писал он, допуская уменьшительное обращение в официальной переписке, – получил твое письмо от 4 ноября 1943 г. с рапортом о завершении операции “Рейнхард”…» [8]
8
Blatt T. Sobibor. the Forgotten Revolt. A Survivor's Report. Issacuah WA, H.E.P., 1998. P. 92.
О
Целью этой операции, как мы уже говорили, было уничтожение всех евреев в Генерал-губернаторстве. Как назвать такой замысел? Мы принадлежим к поколению, не видевшему Холокоста собственными глазами, и можем получить знание о нем (притом никогда не окончательное) лишь посредством слов. Но трудно найти такие слова. У погибших голоса нет, а те, что выжили, самим своим свидетельством заключены в молчание. Зрелище насилия, жертвами которого они были в концлагерях, во время попыток скрыться, голода, пыток, разрушало человеческий контакт с реальным миром. Их свидетельство в немалой мере невыразительно, так как боль и физическое насилие разрушают язык, отбрасывая человека в доязыковое состояние [9] .
9
Scarry E. the Body in Pain. the Making and Unmaking of the World. Oxford: Oxford University Press, 1985.
Но травма – состояние после боли – остается и требует выражения. Ибо то, что страшно, страшит до тех пор, пока у него нет настоящего названия. Когда оно получает имя, то отдаляется от нас, уплывает, перестает быть нашим кровным делом, не точит нас так, как точило до наречения имени, потому что вновь обретает контакт с реальностью.
То, что нацисты сделали с евреями, было неописуемо, – писал Теодор Адорно в Minima Moralia, – но все-таки должно найти выражение, если жертв, которых и так слишком много, не хотят отдать проклятию забвения. В английском языке используется понятие «геноцид» [10] . Но по определению, записанному в Международной декларации прав человека, невыразимое осталось – во имя протеста – ополовиненным. Повышения до ранга понятия удостоена лишь возможность: институт, находящийся под запретом, отвергаемый, оспариваемый [11] .
10
Этот термин – «геноцид» – был создан польским юристом еврейского происхождения Рафалом Лемкиным (1900–1959), потерявшим в годы войны большую часть своей семьи. Его стараниями Генеральная ассамблея ООН приняла в декабре 1948 г. Конвенцию о предотвращении и наказании преступлений геноцида.
11
Adorno T. W. Minima Moralia. Refleksje z poharatanego zycia / tlum. M. lukasiewicz. Krak'ow: Wyd. Literackie, 1999. S. 303.
Адорно здесь говорит о потребности и последствиях называния в публичном, институциональном языке: преступление требует своего параграфа, хоть этот параграф никак не делает его «нормой». Пауль Целан также часто требовал названия, говоря, что название заново определяет случившееся. В публичном – не институциональном – языке, в статьях и рассуждениях историков, в дискуссиях публицистов страшные вещи обозначаются эвфемизмами, которые, если повторить вслед за Иоанной Токарской-Бакир, исполняют роль уникальных понятий.
В частной жизни мы тоже не можем вот так просто говорить о народоубийстве. Когда мы сталкиваемся с описаниями истреблений из давнего или недавнего прошлого, а тем более из современности, первая наша реакция – отторжение. Память хранит сведения об этих событиях в каких-нибудь дальних закутках, а на первый план выходит другая история – история человеческого геройства и солидарности. Вести о Холокосте напоминают нам не только о смерти, но и о людском зверстве. А зверство окружено многими кругами запретов. Это одна из причин, из-за которых постоянно всплывает тема невыразимости Холокоста: речь о нем – никогда не прямая, но всегда как-нибудь не так сформулированная. Эта тема так горяча, что одно прикосновение к ней уже обжигает.
На первый взгляд, снимок из Треблинки не касается того, о чем мы сейчас говорим. Как уже упоминалось, сцена похожа на иконографию жатвы: окончание работ, еще не праздник урожая, но уже отдых. Белые платки на головах женщин, белые рубашки мужчин, солнечный свет, земля словно вспахана. Но это только на первый взгляд.
Хороший снимок, по словам Сюзан Зонтаг, обладает силой максимы, цитаты или пословицы [12] . Он схватывает реальность и предъявляет ее нам. В этом смысле снимок из Треблинки нехорош, так как его значение нелегко понять. Его нужно разгадывать и интерпретировать. Главное – кости и черепа – хоть и на первом плане, но как бы скрыто, неясно. Непонятны и скрытые мысли, чувства людей, собравшихся вокруг этих костей. Мы не знаем, кто был автор этого кадра и с какой целью он снимал. Судя по качеству снимка, он не был профессиональным фотографом – что, впрочем, прибавляет снимку подлинности: мы видим в нем документ. Судя по мундирам и видам оружия, это сороковые годы. От закрытия лагеря смерти прошло уже довольно много времени: черепа и кости чистые.
12
Sontag S. Regarding the Pain of Others. new York: FSG, 2003. P. 22.