Золото Ариеля
Шрифт:
Нед знал, что Стин регулярно откупается от местных властей — констеблей, ночных сторожей и местных судей, чтобы они не совали нос в дела Мэтью. Теперь он сказал резко:
— Ты уверен, что знаешь, на чьей стороне Стин?
Он не удивился бы, если этот мерзавец — бывший стряпчий — брал бы деньги у обеих сторон и набивал свой карман.
— Ну, Стин никогда не забывает себя. Это я знаю. Но пока что он был более или менее верен мне. Здесь его дом, он не хочет, чтобы я прогорел. Но он говорит, что у нас сильный противник. Помоги мне, боже, но кто-то решил занять
Уайтфрайарз — «белое братство» — так называлась издавна пользующаяся особыми правами территория, примыкавшая к берегу Темзы к западу от Флита, территория старой кармелитской обители, которая после закрытия монастырей не попала ни под юрисдикцию Вестминстера, ни государства. Зато она стал прибежищем самых отчаянных лондонских головорезов.
— И самое плохое, — тяжело сказал Мэтью, — что мои планы в точности известны каждому. Всякий раз, когда я собираюсь переместить какой-либо товар или услышу о месте, которое так и просится, чтобы его ограбили, кто-то оказывается там раньше, чем я.
Он оглядел свою банду и понизил голос.
— Это никуда не годится, Нед, — считать, что среди твоих друзей есть предатели. Вчера вечером Элис сказала мне, что у нее есть сомнения насчет Пэта и его ирландцев.
Он колебался.
— Мы несколько дней не видели их здесь.
— Я слышал, что Пэт и его друзья работают в доках. Ты знаешь, что ему и его товарищам пришлось наняться на ту работу, которую они смогли найти в это время года. И ты знаешь, конечно же, что Пэт никогда не предаст тебя. Никогда.
Мэтью поскреб свой щетинистый подбородок и нахмурился.
— Не знаю. Вчера я пошел с Дейви в Чипсайд, понес туда несколько рулонов славной ткани, которую мы получили на верфи. Продавец, который обязан мне, собирался продать их для меня. Но нас задержал констебль, когда мы шли по Ладгейту. Пришлось уносить ноги и бросить товар. Кто-то предупредил их, что мы придем, нет сомнений. Еще месяц таких дел — и я прогорю.
Добравшись наконец до своей комнаты над конюшней, Нед растянулся на кровати и лежал, глядя в темноту. Наконец он уснул, и ему снились львы и ангелы с отвратительно искаженными лицами, появляющиеся и снова исчезающие в зарослях тутовых деревьев, охваченных огнем. Ему снилось, что он бежит к горящим зарослям, потому что знает — а больше не знает никто, — что там принц, и только он, Нед, может спасти его. Но как бы быстро он ни бежал, он не приближался к зарослям, пока вдруг не понял, что находится на корабле, который плывет по большой реке между горящими берегами, а вдали слышится стрельба. «Это Скорпион», — прошептал кто-то ему на ухо, указывая на черное существо зловещего вида, появляющееся из пламени.
— Нет, — отвечал он, — нет, Скорпион — это король Испании, так сказано в моем письме…
Он сует руку в карман, но тут вспоминает, что письма у него больше нет, а пламя приближается все ближе, по воде.
И тут он видит Кейт, бегущую к нему по палубе корабля. Волосы у нее распущены, как бывало, когда она была девочкой. Кейт держит в руках маленький пистоль, красивую вещицу, вроде тех, что носят люди Нортхэмптона, с красновато-коричневой рукоятью, украшенной резными вставками черного дерева. Нед пытается предупредить ее о том, что ей нужно спрятаться, что ей нужно спасаться.
Но тут он понимает, что ее пистоль наведен на него.
Примерно в полдень на другой день Джон Ловетт вернулся верхом из города в Сент-Джеймский дворец; сапоги его были в дорожной грязи, лицо горело от легкого восточного ветра. Но не запах дороги, не запах лошади остался на его одежде; Спенсер, старый солдат, встретившись с Ловеттом на конюшне, почуял запах пороха и орудийного металла. Ловетт, словно понимая это, прошел прямо к себе, чтобы переменить дорожное платье. Руки он тоже вымыл, а потом пошел искать жену.
Она сидела за спинетом в пустой музыкальной комнате и наигрывала что-то бессвязное, но когда он вошел, прекратила игру, однако не повернулась к нему. Ловетт поднял ее, схватив за запястья. Женщина вскрикнула, потому что ей было больно.
— Говори, — сказал он, — говори, потаскуха, что произошло вчера ночью.
Она покачала головой, и он ударил ее. Потом ударил ее снова, но Сара хранила суровое молчание, пока он не сказал:
— Если ты мне не расскажешь, я избавлюсь от юного дурня, которого ты взвалила на меня, сказав, что это мой сын. Я говорю о мальчишке садовника. Я ушлю его куда подальше.
Тогда ее глаза сверкнули ненавистью, но она прошептала:
— Как вы уже, вероятно, знаете, я встретилась с человеком, который был здесь вчера. С лютнистом. С Варринером.
Ловетт сказал:
— А чем ты с ним занималась? Шлюха.
И он снова ударил ее.
Оправившись, Сара бросила на него полный презрения взгляд.
— А вы как думаете?
Ловетт стал выкручивать ей руку.
— Ты изменница, ты шлюха, и к тому же ты не умеешь держать язык за зубами. Говори: он задавал тебе вопросы? Обо мне, о дворце, о принце?
От боли на глазах ее выступили слезы, но она по-прежнему с вызовом смотрела на него.
— С какой стати? Варринер музыкант. И я уж постаралась, чтобы у него не было времени на разговоры о таких скучных вещах.
Ловетт прошипел:
— Иди в свою комнату, черт бы тебя побрал.
Он толкнул ее к двери, потом вышел в коридор и быстро отдал приказания страже. Вскоре привели Хэмфриза. Ловетт закрыл дверь и стал к ней спиной, разглядывая вошедшего. Вид у Хэмфриза был покорный. Ловетт сказал:
— Мы здесь все время ищем врагов. Ты меня понял? Если кто-нибудь придет и будет задавать вопросы о чем бы то ни было, даже о чем-то незначительном, как растения, за которыми ты ухаживаешь в саду, ты должен прийти и сообщить мне. Я ясно выражаюсь?
Хэмфриз произнес осторожно:
— Незначительном? Незначительном, вы говорите? Я не понимаю, милорд. Я не думаю, что молодой принц назвал бы мою работу незначительной. Растения — это свидетельство здоровья земли под нашими ногами, они — плоды земной утробы…