Золото Ариеля
Шрифт:
Нед дал ему письмо.
— Я понимаю, что все время спрашиваю об одном и том же. Но тебе удалось найти что-нибудь в этом письме о доках? Какой-нибудь символ или древнее алхимическое слово?
Робин поднял глаза от письма.
— Я ничего не нахожу. Но посмотрите. Вот немного о Вороне. «Теперь от разложения мертвого остова надежды родится плодоносный Ворон, который с помощью Attramentum, мало-помалу расправляя крылья, начнет летать со своими драгоценными отпрысками». Поскольку Ворон черный, в алхимии этим словом называется Nigredo, темная стадия меланхолии
— А что такое «attramentum»?
— Это алхимическое название черных чернил.
— Черных чернил…
Нед схватился за голову.
— Ну почему они не пользуются обычными словами?
Льюк приходил регулярно, всегда с одышкой после подъема по лестнице, он менял повязки и накладывал свежую мазь, — процесс, который длился дольше или короче, в зависимости от степени опьянения доктора. Руки у Неда быстро заживали.
Часто на чердак поднимался Мэтью, иногда поздно вечером, после хорошей попойки, и многословно желал Неду скорейшего выздоровления, а также передавал ему новейшие уличные слухи, в страстной надежде, что это поможет вернуть брата к сочинению баллад. Нед слушал, поднимал свои перевязанные руки и говорил, что как только ему полегчает, он сочинит целую книгу баллад.
— Что-нибудь веселое, чтобы продавать на улицах, — предлагал Мэтью. — Песни, которые можно петь в тавернах во время рождественских праздников.
Нед пытался расспросить его, как идут дела и удается ли ему сдерживать своих врагов. Но Мэтью всегда заявлял, что дело идет лучше некуда, и заговаривал о другом.
Элис заходила редко, явно затаив недовольство оттого, что он пренебрег ее вниманием. Она иногда приносила ему поесть и с грохотом ставила все на стол у кровати. Однажды сказала укоризненно, уходя:
— Этот твой мальчишка, подмастерье, часами просиживает в старой пекарне. Ты что, дал ему ключ? Он напускает на себя такой таинственный вид всякий раз, когда я спрашиваю у него, что он там делает.
Нед сказал:
— Мальчик стесняется своей внешности. Своих обрубков. Наверное, лучше оставить его в покое — пусть сидит наедине с самим собой.
Она недоверчиво кивнула и вышла.
Когда до Рождества оставалась всего неделя, Нед наконец-то смог ступить на ногу, и Льюк снял повязки с его рук. Нед подождал, пока внизу не начнется обычный разгул, и закадычные друзья Мэтью, оценив и заперев награбленное, начнут пировать.
Он некоторое время прислушивался к веселью, потом надел плащ и шляпу, натянул поношенные сапоги, подаренные братом, и тихонько спустился по задней лестнице.
Времени почти не осталось, особенно если Нортхэмптон уже узнал, что его шпиона бесцеремонно вытолкали из Сент-Джеймского дворца. Неду было нужно увидеть Сару Ловетт, которая обещала узнать побольше о тутовых деревьях. Ему нужно было увидеть Кейт, чтобы убедить ее, что ее дружба с Рейли навлечет на нее опасность. И он хотел узнать, не разнюхал ли Пэт
Но прежде всего он хотел выяснить, отчего умер Тобиас Джебб.
По просьбе тайного совета королевская коллегия врачей пять лет назад составила список действий, которые надлежит предпринять местным властям в случае вспышки чумы. Обо всех новых случаях этой болезни следовало доложить осмотрщикам и наблюдателям, которые назначались в каждом приходе и в чьи обязанности среди прочего входило следить за тем, чтобы никто не нарушал карантин. Воистину то была мрачная работа, потому что здоровых приходилось запирать вместе с умирающими.
И еще приходской осмотрщик был обязан проверять, не умерла ли от старости или не была ли убита каждая жертва чумы, о которой ему докладывали. Затем эти сведения передавались приходскому псаломщику, делавшему записи в церковных книгах. Нед Варринер знал это; и вот в этот вечер, под дождем и ветром, от которых раскачивались уличные вывески и гасли фонари на домах, так что темнота стала почти повсеместной, он шел, спрашивая дорогу у встречных. Наконец он пришел на Гудрун-лейн у Уэст-Чипа, хромая, как Пелхэм, из-за больной ноги, и там постучал в дверь дома, в котором жил приходский псаломщик.
Ему не хватало Варнавы, который бежал бы за ним по пятам. Он обернулся, почти ожидая увидеть, что пес отстал, привлеченный крысиной норой или каким-то заманчивым кусочком; но, конечно, улица была пуста. Он снова постучал. Пока он ждал, внезапный порыв ветра хлестнул ему дождем по лицу.
Наконец слуга приоткрыл дверь и с подозрением посмотрел на Неда. Тот сказал:
— Мое имя Варринер. Доложи обо мне своему хозяину. Я думаю, он примет меня.
Слуга закрыл дверь, и на мгновение уверенность Неда несколько поколебалась. Потом дверь снова открылась, на этот раз там стоял сам приходской псаломщик, Томас Крэбтри.
Вид у него был раздраженный и взволнованный.
— Ну, Варринер? Что вам нужно?
— Мне нужно, чтобы вы поискали в своих записях, — сказал Нед, — подробности смерти серебряных дел мастера Тобиаса Джебба. Умершего от чумы.
В прошлом Крэбтри был платным осведомителем Нортхэмптона. Нед знал, что он старается сохранить это в тайне. Псаломщик вспыхнул:
— Я не могу. У меня гости. Возможно, если вы придете утром…
Нед сказал спокойно:
— Нет, сейчас. Если только вы не хотите, чтобы в приходе узнали, как вы получали деньги от Нортхэмптона.
С крайней неохотой Крэбтри пригласил Неда в коридор и удалился с лицом мрачным и раздраженным. Вскоре он вернулся с тяжелой книгой записей, положил ее на стол и начал перелистывать. Он посмотрел на Неда; выражение его лица представляло собой смесь возмущения и торжества.
— Как его звали? Джебб? Здесь ничего не записано.
— Но он умер от чумы. Он и его жена. Это произошло всего несколько дней назад. Дом был заколочен и помечен крестами.
— Я вам сказал — его имени здесь нет.