Золото бунта
Шрифт:
Каменский караван обычно шел посередке сплава — после караванов Ревды, Верх-Исетского завода, Уктуса, Сысерти, Демидовских Шайтанок, Билимбая, Полевского, Северки и Новой Утки. За каменским караваном в строй вставали караваны Старой Утки и Старой Шай-танки, Сылвы и Алапаевска, а уж потом от Сулема и Усть-Утки должны были отваливать могучие караваны Тагила и Кушвы. На всякую мелочь вроде кыновлян или койвинцев никто и внимания не обращал. Демидовским сплавщикам за лихость считалось разбить зазевавшегося строгановского токуна, не говоря уже о толстопузых купцах Треки и Плешаковки. На купеческие караваны заводскому сплавщику и наниматься-то зазорно было. Три купеческие барки тоже уходили с Каменки. И еще одна — казенная, с гранильной фабрики и монетного двора в Екатеринбурге.
Пятьдесят горных заводов висели на Чусовой и ее притоках, как огромные чугунные яблоки в ветвях каменной яблони. За каждый сплав они спускали три-четыре сотни судов. Думая об этом, Осташа ходил в темноте в недрах своей пустой барки, стучал колотом в борта, а в глазах его был предстоящий сплав: бесконечная, страшная в своем величии деревянная вереница громадных судов… Она несется сквозь каменные теснины Чусовой и гремит звеньями о скалы-бойцы… И сейчас в темноте, в гулкой пустоте, в одиночестве, Осташа острее чувствовал плавящее душу тепло своей будущей сопричастности с этим огромным делом. Одиночество скоро кончится. Скоро начнется сплав. Совсем скоро. Завтра — спишка.
…Он проснулся от гомона сотен людей, спозаранку собравшихся на плотбище. Передернувшись от пробравшего холода, Осташа вскочил с досок днища и полез по лесенке наверх, взлетел на скамейку. Здоровенная толпа рассыпалась по берегу, плотнее сбиваясь к крайней барке. Низкое и туманное солнце, еле всплывшее над лесами за Чусовой, мутно лучилось в белесой дымке, спросонья совсем косое. За ночь пруд замерз пятнами тонкого, мятого ледка. Горы за прудом осеребрились.
Распустив по приплеску едучую вонь, дегтяри мазали дегтем бревна-склизни, по которым барки будут сталкивать на воду. Толпа радостно загудела, увидев, что с пригорка, переваливаясь, спускается телега пристанского приказчика, который везет бочку водки. Мужики и бабы возле крайней барки принялись натягивать вачеги — кожаные рукавицы.
Хитрый Кафтаныч для своих судов занял на плотбище самые удобные места, а поэтому его четыре барки должны были спихивать в первую очередь. Кафтаныч строил свои барки с кенделями в днище, и на спусках-склизнях они стояли не бортом к воде, как обычно, а носом. Чтобы столкнуть их, требовалась свежая, неуставшая людская сила. Сейчас Кафтаныч с подсобными суетился на палубе первой барки, командовал в жестяную трубу. Подсобные разматывали толстые просмоленные снасти и скидывали их вниз, в толпу.
— Впрягаемся, бабоньки, впрягаемся!.. — бодро кричал Кафтаныч.
Бабы по обе стороны барки разбирали снасти.
— Мужички, становись в упор!..
Возле барки собрались артельные и пристанские работники и пришлые бурлаки, охочие до водки и до баловства шальной силушкой. Поплевав на рукавицы, они взялись за крепкие жерди-пишки и уперлись ими в корму барки. Кафтаныч, заглядывая через борт, чуть не свалился, но помощник поймал его за кушак.
— Ну, готовы?.. Й-и-и!.. Люди вокруг барки напряглись.
— Живе-о-ом!.. — визгливо закричал Кафтаныч.
— Й-е-дин! Е-дин! Е-дин! Р-раз!.. — хрипло, в три вдоха-выдоха рыкнула толпа, налегая в лад дыханию на пишки и снасти.
Отвратительный древесный скрип трижды продрал по ушам — это тремя шажками барка сдвинулась по склизням вперед на две сажени. Мужики толкали барку пишками в корму, бабы рывками тянули ее за снасти по бортам. Казалось, что сказочные мыши за нитки поволокли огромный медвежий гроб. Все плотбище смотрело на первую спишку.
— На праву косишь, дедушко! — крикнули из толпы, подсказывая Кафтанычу.
До воды оставалось еще саженей сорок.
— Живе-о-ом!.. — надрывался Кафтаныч.
— Е-дин, е-дин, е-дин р-раз!..
— Живе-о-ом!..
— Е-дин, е-дин, е-дин р-раз!..
Осташа глядел, как барка мелкими толчками, словно живая, проползла сквозь толпу к воде и наконец с шумом окунула рыло. Бабы отпустили снасти — дальше тянуть можно было только из пруда. Снасти перехватили мужики из причаленных косных лодок, заскочили в лодки, погребли от берега. Кафтаныч заметался: еще чуть-чуть, и барка ляжет в пруд, как пирог на печной под.
— Ну, еще три разочка, братцы!.. — радостно кричал он. — Й-и-и… Живе-о-ом!..
— Е-дин, е-дин, е-дин р-раз! — хрипела толпа. Барка вылезла в пруд уже всем пузом. Мужики с пишками заходили по колено в воду.
— Живе-о-ом!..
— Е-дин, е-дин, е-дин р-раз!
И вдруг с последнего толчка барка подалась вперед как-то особенно легко — и плавно пошла, пошла по шипящей ледком воде, чуть занося на сторону корму.
— Стронули! — восторженно завопил Кафтаныч.
Мужики с облегчением опускали поднятые было пишки.
Барка плыла по пруду. Неуклюжая, угловатая, громоздкая, она вдруг показалась Осташе прекрасной, как пава. Расширенными глазами Осташа смотрел на нее с похолодевшим сердцем: как давно, оказывается, он не видел этой простой картины: барка плывет по пруду…
С косных лодок выбрали мокрые снасти, а потом подтянули барку на ее место для погрузки — к свайной стенке причала. Тем временем мужики и бабы, что участвовали в спишке, отдали свои жерди следующим охотникам, а сами пошлепали мокрыми ногами к телеге пристанского приказчика. Приказчик уже раскупорил бочку с водкой. Караванный Пасынков держал наготове черпак. Продрогшие люди протягивали ему плошки, чашки, берестяные ковшики, а он разливал всем водку. С точностью бывалого пьянчуги он в любую посуду отмеривал равную долю — чарку.
Кафтаныч тем временем уже сбежал с зачаленной барки и залез на другую, соседнюю с Осташиной. Пока у бочки с водкой закусывали луком и шумно сопели в рукава, вторая барка поползла к пруду под нескончаемые крики и рев: «Живе-о-м!..» — «Е-дин, е-дин, е-дин раз!..»
Вторую барку спихнули и отвели к причалу. Мокрые бурлаки потянулись к приказчику. Кафтаныч прибежал с причала и сразу полез на Осташину барку, шмыгнул к Осташе на скамейку, по-хозяйски отодвинул Осташу в сторону. На палубах подручные Кафтаныча уже разматывали снасти с огнив и кнеков, сбрасывали их бабам, которые снизу тянули руки в широких грубых вачегах. Новая толпа с пишками обступила корму Осташиной барки, глядя на Кафтаныча и ожидая команды.