Золото бунта
Шрифт:
— Я узнаю, братцы, — успокаиваясь, повторил Осташа с такой решимостью и тяжестью в голосе, что никто и усомниться не посмел. — Узнаю. И убью вора. Своими руками убью. Слово сплавщика.
КОНЕЦ КАРАВАННОГО ВАЛА
Солнце оглаживало поляну и скалу, а те никак не прогревались, словно перестывшая печь. Пока бабы чистили котел, бурлаки как попало расселись и развалились у костра. Осташа кочетом взгромоздился на бревно, сунув под себя босую ногу, и подбивал булыжником ржавые гвоздики в подошве сапога. Рядом пристроился мужик, одетый в зипун и накрепко перепоясанный. Он словно больше не собирался вставать у потеси, где жаркая работа раздевает до рубах. Мужик мялся и все оглядывался на кого-то.
— Ну, говори, — подтолкнул его Осташа, не поднимая головы.
— Ты, сплавщик, прости нас, но уходим мы со сплава, — вздохнув, признался мужик.
Осташа опустил булыжник и внимательно оглядел бурлака от драных лаптей до мятой шапки.
— Кто это «мы»? — мертво спросил он.
— Я, да Иван Мантуров, да Иван Сонин, и еще Любим Петрович, и Терешка. Мы с Грошевской волости. Домой побежим.
— Почему?..
— Ты обиду на нас не держи. — Бурлак стащил шапку и, глядя в сторону, выворачивал ее то наизнанку, то обратно налицо. — Что ты не продажен, то все увидели… И веру тебе дали… Не твоя вина… Но ты бедовик, — наконец с трудом признался он. — Боязно нам с тобой. Мрет народ-то вокруг тебя… А после Кашки и вовсе Царь-бойцы пошли, вдвое страшнее стало.
Осташа молча вытащил из-под себя ногу, намотал онучу и принялся натягивать сапог.
— Денег больше не заплачу, — предупредил он. — Живот дороже… — Тогда проваливайте. Держать не буду.
— Мы упокойников с собой заберем, — виновато и заискивающе сказал бурлак. — Похороним их в Пермяковой деревне…
— Хоть на том спасибо. — Осташа встал, больше не глядя на мужика.
Мужик тоже поднялся.
— Мы могли бы и так убежать, — обиженно добавил он. — А решили по-хорошему — сплавщику ответиться…
— Что, я должен обнять вас да в обе щеки расцеловать? — огрызнулся Осташа.
Бурлак нахлобучил шапку, сбил ее на глаза.
— И еще Логин Власыч с нами пойдет, — сказал он. — Куда ему без руки у потеси стоять?
— Пускай идет. Воля.
— И баба эта, которую под водоливом подранили…
Осташа огляделся, отыскивая взглядом Фиску. Фиска в стороне сидела на чурбачке. Она отвернулась от костра, от людей, ссутулилась, плотно обмотала голову платком и подняла ворот шабура. Как и прочий народ, она, конечно, слышала этот разговор, но не обернулась.
— И Спирька… — все добавлял мужик.
Спирька все утро не отходил от покойников. Он расстелил холстину и, скрестив ноги, торчал на ней в головах у Федьки вогульским болванчиком. Федька и Поздей были накрыты общей парусовкой. Осташа отличил бы Федьку от Поздея, только если бы приподнял край покрова и посмотрел. А Спирька не лазил под пелену — собачьим нюхом сразу почуял, кто справа, кто слева.
— Я Федю обмою, гроб ему сколочу, канон прочту, — тонко и тихо пояснил Спирька Осташе. — Я с Федей побуду, еще поговорю с ним…
— Всю жизнь, что ли, на его могиле просидеть собрался? — зло буркнул Осташа и темным, гневным взглядом обвел молчащих бурлаков. — Кто еще сбегнуть хочет? Сразу говори, не убью ведь!..
Бурлаки не отвечали, отворачивались, кривили рожи.
Осташа в тишине прошел мимо них и пошагал к барке — она теперь была зачалена далеко от стана. Выйдя на берег, Осташа увидел плывущую мимо барку с флагами Каменского караванного. На скамейке стояли трое: наверное, Колыван, Пасынков и Прошка Крицын. Осташа сунул в рот два пальца и оглушительно засвистел. Колыван, который пристально разглядывал Осташину барку, поворотился на свист всем телом.
«Пусть видит, враг, что я живой!» — подумал Осташа, стащил шапку и помахал над головой.
К костру Осташа вернулся с мешком денег, бросил его к ногам Корнилы Нелюбина. Корнила вроде был грамотнее всех прочих, и самого Осташи тоже.
— Корнила, ты посчитай деньги и подели на всех, кто не убежал, — сказал Осташа. — Логину его долю тоже посчитай сполна. Хочу сейчас плату раздать.
— Эй, сплавщик, так не положено! — заволновались бурлаки. — Почему сейчас? Почему не в Лёвшиной?
— А чем сейчас плохо? — опять разозлился Осташа.
— Дурная примета, — напрямик заявил один из бурлаков.
Осташа уже отметил его для себя — Ульяха Бесов.
— Не с твоей фамильей каркать, — отрезал Осташа. — Чего напугались, дурье? Вы что, за табачком сюда явились? Не знаете, какое дело делаем? Все может быть. И убиться может наша барка.
— С тобой и убьется!.. — выкрикнул кто-то.
— Может! — твердо повторил Осташа. — Я не господь бог! И я могу ошибиться — и убью барку! От этого греха никто из сплавщиков не защищен, кроме… — Осташа сбился, вспомнив об истяжельцах. — Никто! — повторил он, чтобы не мутить душу бурлакам. — Я все сделаю, чтобы спастись. Обещаю миру. Но кто же знает, удастся, то или нет? И если убьется наша барка, то денежки ваши на дно уйдут. А так — при каждом свое останется. Плохо это разве?
— Ну, хорошо, да все равно не по-людски — искушать-то… — сомневались бурлаки.
— А за себя ты не боишься? — насмешливо спросил Осташу Бесов. — Вздует тебя караванный-то за щедрость твою.
— А я на Федьку свалю, — нагло и с вызовом ответил Осташа. — С мертвого спросу нет. А Федька добрый был. Он бы для народа не поскупился.
Бурлаки отворачивались и плевали.
— Что-то не то с тобой, — испытующе глядя на Осташу, сказал Платоха. — Ты чего делаешь-то, подумай! Получается, что народу мертвый водолив деньги выплатил за непройденные версты!
— Нечего по старушьим наговорам жить! — взбесился Осташа. — Своего ума, своих сил, что ли, нету? Ваше дело — у потесей гнуться, а не судить! Приметы все ваши — суть суеверие, а не вера! Ересь! В бога ли вы верите, коли на всякую дьяволову привычку свой обряд вершить готовы?
— Кто не хочет — не бери денег! — хмуро сказал Корнила, выкладывая монеты кучками на пожухлой прошлогодней стерне. — Я в мешке при себе оставлю. В Лёвшиной честно отдам, коли все дойдут и сам жив буду…
— Да пес с вами, двоеданами… — забурчали бурлаки, поднимаясь на ноги и окружая Корнилу. — Давай деньги!