Золото бунта
Шрифт:
— Не зевать! — раздраженно рявкнул Осташа на бурлаков. — Басни после хватки сказывать станете!
Бурлаки только-только налегли на потеси, как опять отвлеклись. Да Осташа и сам ничего не смог с собой поделать, вытаращил глаза. На огрудке меж устьев речек Долговок сидела барка; судя по болтавшимся флагам — караванная Уктусского завода. Бурлаки слегами спихивали ее с мели. По левому борту корячились мужики, по правому — бабы. Караванные начальники любили такое развлечение: нанимали побольше баб, с которых навар поиметь можно, да брали к себе на барку молодух и девок. На каком-нибудь безопасном месте сплавщик по уговору с караванным сажал барку на огрудок. Бурлаки, понятно, лезли за борт. Понятно, телешом: ведь потом и работать
— Корнила, загребай! — опомнившись, закричал Осташа.
Барка едва не чиркнула бортом по краю огрудка.
— Хорош таращиться, захребетники! — заругался Осташа на бурлаков, которые и после огрудка выворачивали шеи.
Так, не глядя, проскочили и второй камень Котел. Его будто кто выскреб изнутри — получилась пещера. Про нее много баек рассказывали, да все врали, потому что глубины в пещере было три шага. Хоть гляделась она страхолюдно, жили в ней только летучие мыши: тихо висели себе на потолке вверх ногами и никому не мешали.
У Темного бойца, что зябко синел на левом берегу, Осташа услышал дальний гулкий раскат — это кто-то из караванных, что бежали впереди, пальнул из пушки. Караванные всегда стреляли под бойцами Стрельными, предупреждали народ. За Стрельными начинались самые глухие и дикие места. И не то чтобы здесь деревень не было — деревни-то были… Но какими-то совсем уж чертовыми становились берега: сплошь гористые, все в косматом ельнике с вековыми буреломами, и даже при-плески и склоны гор были засыпаны битым камнем. А Чусовая, которая раньше то бесновалась, то успокаивалась, за Стрельными бойцами словно и вовсе совсем ума решалась. Поворот ложился на поворот, вода неслась под уклон, а переборы лезли друг на друга, как овцы в тесных воротах.
Два утеса, разделенных ущельем в полсотни саженей шириной, и назывались бойцом Малым Стрельным. Еловая опушка за ними была закидана треснувшими досками, сломанными брусьями. Видно, кто-то здесь убился, но не сегодня — вчера; Чусовая уже успела разодрать барку в мочало. А над блеском угрюмого створа вдали поднимался боец Свадебный: кривая иззубренная гряда из скал и каменных ребер. Лес обсадил его по всем лощинам, забрался на плечи, на гребни. Не шибко опасным был боец, но больно уж мрачным и тоскливым. На луговине в устье Свадебной речки даже жердей от стогов не стояло: никто не любил это урочище с таким обманным и веселым названием. Кто, когда его так назвал? Кто придумал здесь свадьбу сыграть?.. Говорили, что не человечья эта свадьба была. Бесы здесь на своей свадьбе гуляли. Но батя как-то раз объяснил Осташе коренной, тайный смысл имени: отсюда начиналась самая горячая работа, самая жуткая свадьба, на которой Чусовая немало живого народу повенчала с холодной смертью.
Широко и просторно зарокотал Свадебный перебор. Он подхватил барку — как девку в седло подсадил. Белые пенные языки кружились, бегали по волнам, словно пламя по головням. Осташа услышал, как чугунно забренчало у барки под палубой, будто зубы залязгали. Вихляясь, валясь с борта на борт, барка пьяно неслась сквозь перебор. То справа, то слева чертями выскакивали из бурунов черные макушки ташей. Волосатой рыбой-кит вдруг всплыл впереди затопленный огрудок, но Осташа помнил про него и вел барку левее. Не страшен был Свадебный перебор, но тянул душу, как гнетущее языческое мленье. Да и ветер раздергал тучи на клочья, точно воды неба и сами перекатились через перебор.
Деревенька Полякова отползла от реки на увал, и боец Большой Свадебный стоял в лесу один, как жених без невесты. Он в точности походил на своего младшего братца, только ущелье между утесами было вдвое шире. Река надувала сизые утесы, будто сиверко —
У берега мелькнула схватившаяся барка, за ней другая, третья. Это караваны рассыпались перед ночлегом. Осташа удивленно посмотрел через плечо — туда, где сейчас был запад. Петушино-красный блин солнца уже наполовину окунулся в сметану вечерней мглы. Блеклая, изрытая оспинами тарелка луны выкатилась из-за вздыбленных плит бойца Веер.
«На Чизме хватку сделать?..» — подумал Осташа.
За лощиной в мелких елочках лежала рассохшаяся, растрескавшаяся колода камня Печка — четвертая Печка на пути. Осташа уже не стал всматриваться в ее расщелины в поисках котла, некогда было. Барка обогнула скалу, и как на скатерти раскрылся створ. Слева из распадка падала в Чусовую речка Чизма. На правом берегу тремя длинными извилистыми порядками вытянулась деревня Чизма. Но весь ее край был сплошь уставлен барками, будто все караваны разом прилипли к приплеску. Приткнуться некуда… Осташа услышал, как разочарованно закряхтели его бурлаки, лишенные теплого ночлега на чьем-нибудь сеновале. Борта барок струились мимо, как прясла длиннющего забора.
«Что ж, тогда за Острым камнем хвататься будем», — решил Осташа. Острый камень щучьим плавником рассекал лес по склону. За огрудком начинался Круглый мыс — нудная излучина, на которой и местечко-то ровное трудно было найти.
— Корнила, Никешка, загребай! — крикнул Осташа. — Логин, табань помалу!..
В распадке речки Бедьки тоже столпились барки, издалека похожие на тараканов. Осташина барка потихоньку подтягивалась к левому берегу. Но Чусовая однообразно заворачивала все влево, влево, влево, будто обвивалась вокруг какого-то ствола, и барку упрямо отжимало к правой стороне. Осташа понял, что схватиться на Круглом мысу ему вряд ли удастся. Но надо было спешить: за мысом его протрясет на переборе Цветники и сразу выбросит к Кумышским камням, а плыть за Кумыш нельзя. И не потому, что Колыван встанет на Кумыше, а потому, что за Кумышем ждут самые страшные бойцы — Горчак, Молоков и Разбойник. Идти мимо них под вечер и усталым все равно что в драку бросаться со сломанной рукой.
Словно опомнившись, Чусовая поворотила вправо и на сгибе вскипела перебором Цветники. Весь перебор был в пене — в речном цвете. Солнце сумасшедше и косо, как припадочное, глянуло сквозь еловые макушки, и речной цвет заалел. Осташе показалось, что здесь на острых камнях Чусовая пропорола себе брюхо и мученически выгнулась, распотрошенная, вывалила дрожащие кровавые кишки. Барка опять закачалась, и Осташа увидел, что вон там, вон за той глыбой отбой волны проломит набег, и можно будет рвануться к берегу.
— Корнила, Логин! — закричал Осташа. — Хватка!..
СПЛАВЩИЦКАЯ ТАЙНА
Осташа и Никешка присмотрели на склоне две елки, у которых нижние ветки были размашистее и плотнее прочих. Ветки они приподняли колышком и сверху накрыли пластушинами мха. Обломали на стволах тоненькие мертвые сучочки — паутинки, навалили на корни лапника, и получилось убежище не хуже шалаша. Едва поужинали — стемнело. Хрупкая, невесомая стынь незримыми покровами стелилась по земле и чуть посверкивала в ночи. Иней пополз по еловой коре. И мох, и хвоя стали жесткими. Лапник зачерствел и перестал мяться. Ветки уже не сгибались; одежа залубенела; шею и запястья охватило холодом, словно намотало мокрые тряпки. Бурлаки потихоньку расползались кто куда, только у большого костра сидело с десяток мужиков, собиравшихся перемогать ночь возле огня. Костер словно высосал весь свет из окружающего пространства, и вокруг него костенела непроглядная, земляная тьма. Люди превратились в половинки людей: рожа, борода, грудь и колени; скула, плечо, бок и бедро; затылок, спина и пятерня, почесывающая нагретую поясницу. Где-то рядом и внизу журчал и чирикал перебор Цветники, а за ним на правом берегу заунывно ухал филин.