Золото дикой станицы
Шрифт:
— Я вообще не понимаю, почему вы на меня вешаете эти убийства! — вдруг истерически закричал Ахметов. — Я любил свою жену, понимаете? Я ее любил! И ее детей любил. Как своих воспитывал четыре года. Мы жили хорошо, дружно, у кого хотите спрашивайте.
— Да мы уже опросили. Соседи дали показания, что вы ссорились и ты бил свою жену, они иногда слышали крики.
— Иногда бил, — признался Ахметов. — А что делать, если она все деньги, которые я своим горбом зарабатывал на родственников тратила? Всякие им дорогие подарки дарила, пыль в глаза всем пускала, мол — богатые мы. Зачем людям знать, сколько у нас денег? Я у них спрашиваю сколько у них?
— Так, хватит тут истерики закатывать, Ахметов, — как отрезал Щеткин. — Рассказывай, как все было. Только не прикидывайся больше психом, мне уже надоело.
— Приехали ночью четыре парня, в масках, — начал новое повествование Ахметов. — На белой «десятке».
— Откуда ты про машину знаешь? Ты же на четвертом этаже живешь.
— В
— Так, Ахметов, что-то я тебе все равно не верю. Давай что-нибудь другое придумай, более правдоподобное.
— Клянусь Аллахом, все чистая правда! — стал заверять Щеткина Ахметов.
— Ладно, давай с другого конца. Вернее с начала. Из-за чего у вас со второй женой скандал начался в тот день?
— Я ее любил, начальник, — опять начал Ахметов.
— Тогда давай рассказывай про аварию. Ее-то уже точно четыре парня не устроили, сам признался. Хотя меня тоже удивляет, как ты управился со всей семьей один?
— Очень страшно было, начальник, — признался Ахметов. — Сестру жены я в багажник стал запихивать, а она не помещалась, ноги длинные. Пришлось подрубить ноги.
И жена не хотела сидеть, валилась, ноги мешали. Я и ей подрубил. И детям было неудобно…
— Какая же ты сволочь, Ахметов! — не выдержал Щеткин. — Я б тебе ноги тоже подрубил, да так и пустил ползти к электрическому стулу. Жаль, нет у нас такого в законе. Но я тебе обещаю, всю оставшуюся жизнь ты будешь смотреть на небо в клеточку.
Ахметов опустил голову и молчал.
— За что ты их всех так? Будешь говорить?
Ахметов безнадежно вздохнул.
— С жены началось, с Нэли. Поругались мы, я ее ударил, она обычно сразу плакать начинала, а в этот раз мне в лицо плюнула! А я мусульманин, понял начальник? Нельзя женщине мусульманину в лицо плевать. Это страшное прегрешение. Она знала это, а плюнула! Мог я стерпеть? Кто бы я был после этого? Какой мужчина? Ну взял на балконе топор и ее по голове. Расколол… А потом подумал, что дома еще ее сестра с ребенком и мужем и дети жены. И они узнают, что это я убил. Нельзя было их оставлять, начальник! Тогда я пошел в комнату и сначала сестру, а потом и детей. Но они все спали, они ничего не поняли. Тогда я как ненормальный был, не соображал, что делал. А когда пришел в себя, уже рассветало, опасно было выносить их. Мало ли кто из соседей в такую рань поднимется… Кто собак выводить, кто на пробежку…Ну, день и просидел, думал, что делать. Поспал немного. Покушал… Ночь наступила, а они все уже окоченели. Когда я сестру жены в багажник прятал и ноги ее согнуть не мог, тогда уже остальным дома ноги подрубал. В ванной. Потом я всех по очереди в машину перетаскивал. Сестру жены с ребенком в багажник, остальных рассадил в салоне, чтобы подозрений не вызывать ни у кого, если увидят машину. По улицам милицейский патруль ездит, смотрят… Уже поздно было, три часа ночи. Никто не видел. Отвез их в Одинцовский район, там мужа сестры за руль перетащил, потом разогнал машину, а сам выскочил. Машина об дерево стукнулась, получилась сильная вмятина. И тогда я поджег ее, чтобы все подумали, что авария произошла.
— Все сначала так и подумали. Но судмедэксперты еще на месте происшествия поняли, что гибель жертв и авария произошли в разное время. Да и люди сидели в машине в неестественных позах. Даже при аварии вывернуть конечности под таким углом невозможно.
— Но ведь машина сгорела совсем, я сам видел! И они все в ней сгорели! Я и мужа сестры за руль перетащил специально, чтобы подумали, что это я сгорел и не искали меня.
— По госномеру пробили твою машину, Ахметов, установили, кто хозяин. Адрес найти — раз плюнуть. Нашли твою первую жену, а она нам про психушку рассказала. На все время ушло, но мы справились. Так что, Ахметов, у тебя будет много времени, чтобы раскаяться. Да исправить уже ничего нельзя.
— Они мне и так каждую ночь снятся! — ответил Ахметов. — Начальник, веришь, я любил свою жену…
— Не верю, Ахметов, — честно признался Щеткин.
19
Вагон с лязгом и грохотом перецепили в очередной раз, и когда состав тронулся, Колька и Ленчик, как всегда, стали резаться в карты, а Борис разлегся на тюфяке и принялся мечтать о том, как они уже совсем скоро приедут в Новороссийск и наконец сбагрят это гребаное золото, от которого нервы у него стали совсем ни к черту. Генке хорошо, он остался дома, переложив всю заботу о целом состоянии на своих корешей. Колька и Ленчик совсем молодые ребята, хоть и крепкие, но дурни дурнями. Им все хихоньки да хаханьки, от всего им весело — и что вагон перецепляют всю дорогу, и что готовить приходится здесь же, в железной печурке, и что туалет за перегородкой без двери. Ржут без повода и по поводу. А Борис, как старший, мечется по составам да по станциям, договаривается, бабки отстегивает, хамство выслушивает, сам хамит, пару раз чуть до драки не дошло. Если бы не солидные бабки, которые вырисовывались на горизонте, он не выдержал бы и трех дней такого путешествия. А так мысль о деньгах грела его душу и как-то мирила со всеми лишениями, которые приходилось переносить.
Он вспоминал жену Лиду, детишек — трехлетнюю Аллочку и пятилетнего Алешку, и на душе сразу становилось светло. Лида родила ему славных ребятишек — белобрысеньких, голубоглазых, полную свою копию. Жили бы они счастливо и не пришлось бы ему отрываться от семьи, если бы не жилищные условия. Тесть, суровый крепкий старик, не понимал, чем Борис недоволен. Крыша над головой есть — и слава Богу. Ну, крысы бегают по полу, так они всегда в этом доме из подвала выползают, бегают рядом с играющими на полу детишками. Так ведь не кусают! И Лидка так росла, и ее младшая сестра Нинка. И ничего — выросли, замуж повыходили. А Борис, пришлый мужик, приехал в Первоуральск аж из-под Тирасполя, и чего ему там не сиделось? — окрутил Лидку, первую красавицу, а у самого ни кола, ни двора. Его приняли, как сына родного, а он все морду воротит — дом ему плох! Старик помогал строить этот дом еще своему отцу, привел туда свою молодую жену, вырастил в нем дочерей. И именно из-за этого дома у них начались скандалы с Борисом. Тот требовал отремонтировать ветхий дом, потому что, видите ли, зимой дует во все щели, приходится круглые сутки в валенках ходить, дети болеют. Так законопать их, если ты мужик и руки у тебя есть! А он надумал перестраивать. Ты, что ли строил, чтобы трогать чужой дом? — так говорил ему старик и Борис ненадолго замолкал. А однажды Лидка подняла такой визг, что все повскакивали ни свет ни заря, думали, что ее режут. А это всего навсего она глаза свои продрала и увидела, как в кроватке ее ребятишек крысы играют, друг дружку за хвосты кусают. Ну согнала бы, сама так росла, внимания не обращала. А когда свои дети появились, вдруг страшно ей стало. Переругались они все тогда и Лидка с мужем и детьми ушли на квартиру. Но долго не выдержали, хозяева — пьянь и рвань — созывали таких же со всей округи, устраивали пьянки-гулянки, ни спать, ни жить не давали. А квартиру у них в районе трудно было найти, никто не сдавал. Пришлось опять домой возвращаться, к отцу-матери. Лидка не хотела переезжать в другой район, потому что устроилась на чистую работу — продавцом в продуктовом магазине, а детсадик рядом с магазином. Удобно — утром по дороге на работу забрасывала ребятню, днем в обеденный перерыв забежит посмотрит, как они там, вечером забирала. Борис тогда на приисках еще не работал, новый человек — к нему присматривались. Работу сразу нашел, хотя и специальность у него для этих мест неподходящая — матросом плавал лет пять по реке Дунаю. На семейных застольях рассказывал, какая жизнь была веселая, с приключениями, песню «Дунай, Дунай, а ну узнай…» распевал во все горло. А теперь в котельне кочегарил, район обогревал. К тому же смуглый был, черный, молдаванин одним словом, а его за цыгана принимали, не доверяли. Когда уже на прииски повезло попасть, деньги пошли хорошие, решили свой дом строить. Потому что отец хоть и не гнал их, перестраивать дом, чтобы привести его в божеский вид, категорически отказывался. Живите, как мы живем, не морочьте голову — говорил.
Дом хотелось построить поскорее, а строительство затянулось, потому что Борис решил строить основательно, на века, чтобы и детям, и их детям было. А это деньги и деньги. Хороший строительный материал всегда дорогой был. А тем более европейский. О другом Борис и слышать не хотел. У него была одна поговорка: строить — так строить. Тут Генка подвернулся со своим предложением, Борис и ухватился за него. Это же какие деньжищи он получит, да сразу! Он быстро подсчитал, что закончить дом можно было уже в этом году. Там только второй этаж достроить, да крышей накрыть, да отделочные работы. Может, и к Новому году успели бы… Дешевая рабочая сила есть, из тех, кто приехал золото добывать, да не всякого к рыжью подпускали. Вот и соглашались на любую работу, не тащиться же порожняком через всю страну обратно.
Борис в мечтах видел свой двухэтажный дом, который плыл белым кораблем над одноэтажными домами окраинной улицы, и ради этой мечты готов был выдержать все. Его даже не испугали напутственные слова Генки: «За рыжье отвечаешь головой!» Борис давно усвоил — деньги даром не достаются, а тем более ему. Уж такая ему судьба выпала — нелегкая, но зато интересная, много повидал он на своем веку, хотя в тридцать два года, считай, еще и половины жизни не прожил.
Ужасно хотелось помыться, все тело свербело и Борис уже боялся, не подцепил ли он где чесотку. Когда поделился опасениями с пацанами, те в очередной раз заржали, но это как-то его успокоило. Раз ржут, значит ничего серьезного.