Золото для любимой
Шрифт:
Не прошло и месяца после той вечеринки, как мы уже жили вместе – в моей комнате аспирантского общежития.
Однажды после особенно трепетной близости Аня не удержалась и приоткрыла мне свое прошлое.
Анина история
Где она познакомилась с тем меном, я так и не понял. Он был старше ее лет на десять, не толстяк, не заморыш, представился Павлом Квашниным, или просто Паулем, коммерсантом; дарил цветы, дарил цветы Аниной маме, втерся на почве компьютера в доверие к папе. В уединенных беседах с Анной он обрисовал ей всю их будущую жизнь: как они снимут для начала комнату, она будет учиться, чтобы иметь хорошее образование, он – помогать ей и зарабатывать
В первый раз это произошло у них (а у Ани вообще впервые) в гостиничном номере, днем. Аня знала, зачем они пришли туда, но в последний момент впала в оцепенение и сидела на широкой разобранной кровати сжавшись, в одних трусиках, снять которые она никак не решалась. И отталкивала требовательную руку кавалера. И тогда рассудительный, уравновешенный Пауль вдруг разразился ужасающим взрывом гнева:
– Я твой мужчина, почти что муж, и ты меня отпихиваешь! Ты хочешь, чтобы это сделал с тобой какой-нибудь неумелый сопляк, дебил, который надолго отобьет у тебя охоту заниматься любовью?! Или у тебя есть кто-то, для кого ты бережешь свою девственность?! Это подарок не для меня?! – И подойдя, он с силой встряхнул ее за плечи, а затем толкнул.
И Аня, как сама вспоминала, вдруг размякла, упала на спину и уже без малейшего сопротивления позволила стянуть с себя последний лоскуток ткани и проделать все остальное.
(Я всегда подозревал в ней скрытые зачатки мазохизма. Ведь сам я столько над ней измывался, а она продолжала любить…)
Работа у Павла была связана с разъездами, неделями он отсутствовал, она ждала. Иногда он звонил («из других городов»), привозил подарки…
А потом было отчаяние ожидания месячных и установленный после УЗИ срок – примерно четыре недели. Аня предполагала, что нарушила по рассеянности схему приема препарата. Как бы там ни было, но случившееся рушило все их с Паулем продуманные планы. Однако и успокоить ее было некому, так как потенциальный супруг исчез. Она звонила в больницы, в милицию… Она готова была и к худшему. Даже если с ним произошло что-то непоправимое, она сохранит и вырастит его ребенка, ребенка от любимого человека.
Родители, узнав обо всем, впали в транс. Аня слышала через дверь их комнаты обрывки взволнованных разговоров:
– Остаться одной с дитем, без образования, без работы, в наше жестокое время!.. – едва не стонал отец.
– Что же ты предлагаешь? Убить младенца в утробе? Нанести удар ее молодому неокрепшему организму? А ее психике?… – возражала мать.
А через какое-то время (Аня была уже на третьем месяце) ее отец случайно в центре города столкнулся с Павлом – живым, здоровым, да еще и с девицей. И у них произошло что-то вроде потасовки, после чего обоих задержали и доставили в милицейский участок. В участке, как рассказал потом отец, выяснилось, что сбежавший жених – никакой не Павел Квашнин и не коммерсант, а таксист, семейный человек, отец двух сыновей. Ничего в общем-то оригинального.
Как Аня мне призналась, она не знает, что потрясло ее сильнее – всплывшая подноготная ее «друга» или вид своего интеллигентного отца с разбитым распухшим носом. Через несколько дней после этого, собрав необходимые справки, она сделала аборт, затем – повторное выскабливание, а потом напилась какой-то дряни (кажется, жидких удобрений для цветов). Спасал ее опять же отец.
Такая вот драматическая, можно сказать, история.
Глава 15. «ЕСТЬ МАЛЕНЬКО»
Вечером засиделся допоздна в кухне со своим блокнотом и ручкой.
Коллеги ушли в дом укладываться (предполагаю, не столько из-за усталости, сколько от скуки).
Правду говоря, с хозяевами-башкирами и их гостями я чувствую себя как-то уютнее, чем со своими соплеменниками.
Откладываю свои записи и поворачиваюсь к Радику:
– Наливай и мне!
Радик, в распахнутой, мокрой на плечах фуфайке, между отворотами которой видна только майка да коричневая, в черных волосах грудь, курит, привалившись к вороху одежды в углу лавки. Сам я сижу на краю стола-нар боком к горящей печи. На углу нар устроился Гайса, а у самого огня умостился на поленьях Бурхан.
– Во-о-о, – одобрительно улыбается (со складками на небритых черных щеках) Радик и тянется к высокой пластиковой бутылке (здесь на Урале их называют «сусками»), – сразу бы так.
Выпиваем пахучий, обжигающий гортань самогон.
Снаружи бесшумно сыплет в сумерках нескончаемая морось. А здесь сухо, тепло, даже жарко.
Бурхан рассказывает, как он ездил вчера в соседнюю деревню Березовку, выпил там, а очухался ночью в степи мокрый до нитки и босой. И потом долго брел наугад, пока не завидел вдали огонек, который снова вывел его в Березовку.
– Мы в другой раз, когда бати долго нет, Машку пускаем, лошадь, – усмехается Радик. – Она его всегда находит.
– А раз зимой был случай… – вскидывает Бурхан подбородок, освещенный оранжевым огнем печи, – заснул в снегу… пьяный черт… И правду, оказывается, говорят, что когда замерзаешь – жарко тебе. И я все с себя снял, – растопыривая локти, старик показывает, как снимал с себя одежду, – фуфайку, рубаху… Веришь-нет – голый лежу! Да-а-а-а… Если б не Радик с Тагиркой… А они – слышь? – «Где батя?» – идут, фонариком светят… – Старик изображает, как будто у него в руке фонарик. – Да-а-а… – хрипит он, шмыгает было носом, растрогавшись, но слезу удерживает. – Смотрят: батя лежит голый. Жа-а-арко! – тянет он со всхлипом.
Во дворе слышатся шлепающие шаги, и входит Тагир. Волосы его, точно росой, осыпаны мелкой дождевой пылью. Куртка, продранные на коленях штаны мокрые, перепачканные глиной.
Я уже не раз замечал, что Радик с Тагиром то вдвоем, то порознь, периодически куда-то исчезают и возвращаются поздним вечером, часто по темну, со стороны карьеров, один – с лопатой, другой – с мешком на плече. Нетрудно догадаться, что в мешке лоток. Лотки у Радика с Тагиром деревянные, тяжелые, не то что у нас, но наши пластиковые они не признают, хотя из деликатности и не выражают вслух своего скепсиса.
– Как успехи? – спросил я однажды, давая понять, что я в курсе, чем они занимаются.
– Есть маленько, – уклончиво ответил тогда Радик.
– Как успехи? – спросил я и на этот раз у Тагира.
Тот, покосившись на брата и, видимо, не встретив в его глазах возражения, не утерпел – присел на корточки у печи и показал мне пластмассовую баночку из-под лекарств, на четверть заполненную золотым песком.
– За три дня намыли! – с нескрываемой гордостью похвастался мальчишка.
Увидев такое количество желтого металла, любой старатель ощутит нервную дрожь, азарт и стремление сейчас же бежать на карьеры и мыть, мыть… Во мне же шевельнулось, скорее, нечто похожее на зависть. А недавний триумф с двумя золотинками показался после этого и вовсе смешным.