Золото на ветру
Шрифт:
Вскоре спецрезерв довел до Лепиного сведения, что готовился очередное ограбление в "Одеоне", солист - Котовский.
– Ну вот и случай подоспел, - обрадовался Лепа и взялся за чистку нового длинноствольного "Смит и Вессона", употребив в дело специальный ершик, клетчатый носовой платок и мягкую фланельку. Вскоре револьвер засверкал чистотой, механизм его мягко защелкал, в стволе же открылся прекрасный, радужный вид на отдаленье.
Лепа уложил револьвер в карман, досыпал патронов и двинулся к центру города, застегивая на ходу свое пальто работы шотландских мастеров будущего.
К "Одеону" было не пробиться. Все подступы были запружены народом. Разряженная публика состояла преимущественно из дам. Преимущество сложилось за счет дам, явившихся без сопровождения и особенно раскалявших атмосферу своими эмансипе. Повсюду вспыхивали очаги птичьего гвалта. Любой зритель, закрыв глаза, живо представил бы двор, полный гусей и уток. Все что-то галдели, но что - понять было никак нельзя. Вроде бы что-то важное, но задавшись целью слушать одну какую-нибудь даму с особенно резким звуком голоса, немедленно можно было убедиться, что дичь или иностранный язык.
Дамы и девицы, потея и много теряя от внешности, протискивались к дверям, держа над головой шитые бисером ридикюли. Во многих из них содержались свернутые изящными фантиками или связанные трубочками заранее приготовленные подметные письма, специально для Григория, имеющие целью хотя бы чуть обратить к сочинительнице его популярное внимание. И уж несомненно, что все они дивно пахли, так как всякой женщине известно, что приятный запах от сочинения выдает приятного автора.
Два дюжих швейцара, взявшись за руки, не справлялись с дамским напором и принуждены были использовать запрещенные приемы в виде тычков коленом и пиханья плечом, в ответ же получали сдачу пощечинами, царапаньем лиц, плевками и прочей такой валютой.
Наконец, при помощи ловких вышибал, дверь закрылась, выставилась надпись: "Господа, мест нет!", и очистилось все прихожее пространство.
Фанатично настроенные поклонницы остались дожидаться на улице, переложив ридикюли в муфты.
Тот, кому интересно приотодвинуть завесу с женской души и понять хотя бы часть ее содержания, не должен отворачиваться пренебрежительно от прильнувших к Котовскому поклонниц, он должен вглядеться в их пламенные лица и спросить себя:
– А есть ли во мне тяга? Или, на худой конец, крепкий корпус? Содержит ли что-нибудь ценное череп?
Получив отрицательный ответ по всем или по частям пунктов, спросивший увидит дорогу, ведущую к совершенству, и оценит роль прекрасного пола в своей судьбе.
Жаль только, что многие, увидя этот путь, поворачивают-таки оглобли вбок или назад к тому концу, от которого шли... Хотя бог весть, надо ли жалеть об них, и не придется ли жалевшим однажды уловить себя на зависти к свернувшим и повернувшимся, а, может, узнать вдруг, стороной, что и сам-то Григорий Котовский двигался кривой тропкой или даже обратным ходом. Не приходит ли идущий к совершенству указанным путем в пустое место?
Между тем Котовский, роняя дам, подобно дубу, роняющему с себя желуди, двигался к своему отдельному кабинету тростью расчищая дорогу и громыхая своим "Дык!" и "Елы-палы!". За ним следовали невозмутимые молодцы, прилежно сметавшие добычу в кожаные мешки и тоже отчасти захватывающие котовской популярности.
Следовали по залу расторопные официанты, не устающие в целый вечер щеголять цирковой ловкостью и улыбаться...
Отужинавший и пополнивший свои финансы Котовский опять был перехвачен вездесущим Хоботом, возглавлявшим якобы полицейский отряд. Хобот, выдержав положенное число тумаков, тут же поместил в своей, подбитой ватным слоем фуражке, многократную денежную компенсацию неудовольствия и опять был таков.
Котовский же двинулся к автомобилю, подняв над головой трость для дожидавшихся на улице фанатичных поклонниц, которые обрадовались и трости, когда Котовский раздвинул ею их спрессованный строй.
Лакированный автомобиль подзамело снегом, Ребров в ушанке и заиндевевших очках нетерпеливо покручивал руль и сигналил. Еще раз обернувшись к женщинам, Котовский отметил, что среди них были прехорошенькие.
– Ах, вы, мордашки, - подумал он, глядя на их замерзшие щеки и упрятанные в муфты руки.
– Жаль, ничего не захватил им...
XIX
Когда лакированный автомобиль, погрузив атамана, сорвался с места, Ребров, чуть повернувшись, сделал рекомендующий жест и указал на сидящего позади Леопольда:
– Рекомендую, Гриша, - наш человек и настоящий друг народа, Леопольд Каверзнев.
– Все у тебя, Ребров, народные друзья, - заворчал, вынимая из-за пазухи ворох записок и протягивая назад руку, Котовский, - куда ни кинь, - всюду одно, - или народный друг какой-нибудь, или Хобот.
– Григорий Иванович! Товарищ Котовский!
– потянул с заднего сиденья обе руки Лепа.
– Хобот, вы верно заметили, подлец. Я же предостеречь вас желаю! Поймите, он вовлекает вас в свои подлые сети! Я вот вас все изображу счас на бумажке, всю классовую структуру...
– А вот комиссарить, елы-палы, не надо, - загородился рукой Григорий, - я никого не ограбил и Хобот мне нипочем.
– Как так? А золото и ценности?
– изумился Лепа.
– Какие ценности?
– Да в "Одеоне" же собрали вы.
– Да разве ж это ценности, елы-палы?
– А что же?
– Дык, известно, говно!
– Но вы же... жизнью рискуете...
– озадаченно вымолил Лепа, ощущая в голове изрядную кашу и чуть не плача от досады, что не может объясниться.
Котовский резко повернулся, поднял палец и, понизив голос, высказал, как бы с вопросом:
– Дык... за народное дело...
– И отвернувшись, удовлетворенно погладил медную поверхность головы.
– Послушайте, Котовский, а вы не буддист случайно?
Котовский по-кошачьи зажмурился и улыбчиво помотал головой, только что не облизнувшись, затем объяснил:
– Я Котовский, фамилие такое, а зовут Гришей, - он еще раз повернулся и подмигнул Леопольду ласковым бриллиантовым глазом.