Золото на ветру
Шрифт:
Ребров вынул бутылку с двуглавым орлом, и оба по очереди приложились к горлышку. Сделалось теплее.
Ребров расправил грудь, подложил обе руки под голову и внезапно затянул песню.
Поддержанная стуком колес, она окрепла и вырвалась из ящика наружу, в степь, покрывая прочие железнодорожные звуки.
Чиж, захваченный лихой, раздольной мелодией, взялся подтягивать вторым голосам. Не зная слов, он выкрикивал некие зычные звуки, шедшие откуда-то с самого дальнего дна, где хранились, еще с праотеческих времен, придавленные и почти угасшие, но теперь вдруг пробившиеся, опрокинувшие все и летящие из души, зажигая все существо слепым восторгом.
Спроси в этот миг он или кто другой у Реброва: - Что за песня? Где услышал?
– Не знал бы опытный Ребров, откуда и что за песня... Наверное, он решил бы, что так и родился с ней и, пожалуй, песня эта, живя в нем, и вывела его на шоферский путь. Ведь не вагонные же доски видел перед собой Ребров, а мчащуюся дорогу да убегающий вдаль горизонт.
Возможно еще, что мотив чудесным образом содержался в химии напитка, который полстаканами пропитывал всю жизнь Ребровскую грудь. Бог знает.
Многие из пассажиров загрустили тогда в своих купе, думая, что это сердце ноет в груди, и не зная, что это достигла их ребровская песня.
Еще некоторое время спустя, когда уж и песня закончилась, и намолчались оба досыта, Ребров спросил:
– А что, Чижик, верно Каверзнев наш Шаляпина видел?
– Да, Ребров, да! Представляешь?! Мы-то с вами проболтались черт-те где, а он!.. Вы вот где были в тот день?
– Я-то? Эх-ма, Чиж, был я, верно, в одном доме. С фонарем дом. Но тебе про это знать не нужно. Ты, парень не то, что я. Но... конечно, можно бы и на Шаляпина сходить, стоило того.
– Конечно!
– воскликнул Чиж.
– Шаляпин ведь гений! Я-то по художникам ходил, по разным.
– Ну? Хорошие были?
– Как посмотреть...
– Посмотреть, да сказать. Я, Чижик, и сам рисую немного карандашом и так сужу: когда гладко писано, Шишкин там, Петров, хороший, стало быть, художник. А коли мазки на картине - то худой.
– Ребров!
– возмутился Чиж, - Если не ваше пение, я бы вытолкал вас из ящика за эти слова! Очень даже прекрасные бывают мазки, от них ведь ритм зависит. А чтобы картину понять, на нее все человечество должно любоваться лет сто, не меньше. Поэтому публика никогда не знает, кто из современников чего стоит. Ну и корешизм еще влияет...
– А как корешизм влияет?
– спросил Ребров, но ответа не узнал, так лязгнул, громыхнул и резко снизил скорость вагон, столкнув собеседников лбами. Снаружи послышался разбойничий свист и ружейная стрельба, которая вскоре стихла, и рядом с вагонами застучали многие лошадиные копыта.
Ребров до пояса вылез из ящика, рискуя свалиться под колеса, рядом высунул голову Чиж.
Вдоль вагонов, освещенный оконным светом, скакал человек с голой головой, короткими усами, в кожаном бушлате и с рупором.
Поезд стал. В окнах показались пассажиры, которые справлялись, в чем дело, почему остановка и стрельба?
– Ды-ык!!! Елы-палы!!! Ограбление!
– оглушительно орал в рупор всадник, которого почти все сразу узнали по газетным фотографиям и заголовкам.
– Вылезай все как один наружу и становись в ряд!
Пассажиры нехотя полезли с мест и начали строиться у насыпи. Многие выкрикивали возмущенные фразы в том смысле, что, мол, как не стыдно?! Какой пример вы подаете молодежи?! Устроились бы лучше на службу, чем ограбления устраивать! Айя-яй!
– и тому подобное другое.
В то же время сопровождавшие его дюжие молодцы, пряча бессовестные глаза и отворачивая морды, полезли все же в вагоны грабить и уж было совсем ухватились за некоторые особенно толстые и гладкие чемоданы, как вдруг раздался с одной площадки веселый женский крик пополам со смехом:
– Котовский! Это уж не меня ли вы так встречаете?! Тогда вы совсем балбес! Господа! Расходитесь по местам и не беспокойтесь, это была только милая шутка!
Обернувшись, все увидели очаровательную княгиню Беломоро-Балтийскую с белым зонтиком и болонкой в руках.
– Ды-ык! Ну ты, елы-палы!!!
– завопил Котовский, скорбно откидываясь в седле и чуть не падая с лошади. Затем с досадой стукнул себя по колену: - Мне ж агенты довели, будто ты с этим, с графом Артамошкой Меньшиковым шашни закрутила и поездом катишь. Хотел ему башку свернуть, да баб пошугать. Га! Княгиня!
– затянул он опять свое и, бросив рупор, потянулся к ней за поцелуем.
Досыта намяв княгине плечи и бока и, невзирая на визг болонки, измусолив женщину, Котовский махнул рукой и скомандовал:
– Эй! Подавай авто!
Тут же появился лакированный автомобиль, запряженный тройкой лошадей. Лошади рыли копытами землю, грызли удила и от избытка сил нарывались на неприятности от кучера, то есть делали все то, что и положено делать здоровым ездовым лошадям.
– Послушайте, Котовский, а почему лошади? Я не сяду с лошадьми!
– Дык!
– развел руками атаман, - Шофера ж нету...
– Меня возьмите!
– заорал вдруг из ящика Ребров.
– Я шофер первый класс!
– Елы-палы!
– изумился Котовский, - Что за чудеса? А ну! указал он подбежавшему Реброву на руль, - рульника!
Ребров уселся за баранку, с важностью нацепил лежавшие на сиденье громадные квадратные очки и, подождав, пока отпрягут коней, запустил мотор. Некоторое время он прислушивался к звуку, потом газанул и лихо проделал круг, восьмерку, еще круг, затем тормознул, вывернув авто дверцей к ногам Котовского.
– Орел! Беру!
– резюмировал атаман, но тут послышался голос Каверзнева:
– Э-э, Ребров! Вы что же это? А к Терентию вы уже не собираетесь?
– Да, Ребров, а как же мы? Вы нас бросаете, отвечайте?! добавил подошедший Чижик.