Золото на ветру
Шрифт:
Сыпались снопы искр. Клубился черный дым. Били по незадачливым головам рушащиеся горящие балки. Но дружина не сдавалась. Бабы подносили ведра, и сам полковник Чук ловко подхватывал очередное и метал воду в огонь.
В результате пожар, не сожрав и половину села, был побежден.
Все поселяне усердно крестились на церковные купола и хором повторяли, что де, мол, хранил Господь, и все бы такие пожары, что только пол-села ушло.
Дружинники выступали героями и никак не хотели менять паленую одежду и каски вплоть до следующей надобности, что очень пришлось по душе деревенским девкам.
Любая, взятая для примера девка, весьма охотно ухватывала под руку какого-нибудь из них поразухабистей, в закопченной каске и с обгорелой скулой и перла с ним вдоль села по главной улице назло подругам. Одна-две таких прогулки сильно поднимали невесту в цене и становились причиной многих интриг и выворачивания кольев из плетней для скрещения с такими же, руководимыми соперной стороной.
Община долго кряхтела, скоблила в затылках, частью кобенилась и залупалась, пока, прикинув дело к месту, не собралась со средствами и не отстроилась заново. Одновременно с тем подошел под крышу и чуковский дом.
IX
А раз по осени на каланче опять подняли шары и забили в колокол. Горела в трех верстах помещичья усадьба.
Чук, побросав свои вилы с граблями, бросился седлать Буланого, и в следующий миг по дороге уж мчалась пожарная команда, заслонив тучей пыли всю окрестность.
Во главе скакал блистательный Чук. Ноздри его жадно ловили горький дым, а глаза, казалось, совершенно оторвались из орбит вперед, туда, где ждала его наполненная жизнь, вся из железного лязга, огненного полыханья и выкриков зычных голосов. И когда приходило полковнику на ум вообразить себя со стороны, как бы взглядом окружающей публики, то все выходили изящные героические позы и картины. Не хватало, разве, пурпурного плаща, который как на зло не шел к делу, каска зато годилась в самый раз, и Чук то и дело ее плотнее натягивал.
До пожара оставалось сделать один поворот, но внезапно из-за поворота этого вылетел небольшой отряд на казистых коньках-горбунках. Отряд рысисто двигался в угрожающем боевом порядке. В поднятых руках конников зловещими зигзагами вспыхивали кривые клинки.
Во главе отряда виден был здоровенный детина скандальной наружности и с бритой сияющей головой. На лице его написана была радость простодушного хулигана.
Дружинники вопросительно обратились к спешившемуся Чуку. А один добежал к нему, схватил за край пожарной рубахи и засвистел в самую желтизну чуковских глаз:
– Котовский! Котовский это! Не сносить нам голов, счас сымет!
И верно, пока полковник возводил в уме классовую структуру и соображал, куда приткнуть атамана, чтоб решить, как к нему относиться, мужики, побросав телеги, разбежались, а над самым поместилищем чуковских мозгов с визгом завращалась острая сабелька Котовского.
В ожидании снятия головы, полковник расставил ноги, развел по сторонам руки наподобие крыльев орла и нагнул, подставляя, жилистую шею. Перед мысленным его взором разом пронеслась вся путаная жизнь, достаточно содержавшая в себе разной мерзости и даже невинной крови. Затем встала каурая яловая касатка с ласковым женским взглядом... Потом все исчезло, осталось лишь висящее на волоске ощущение - запах конского пота. Однако, взамен удара, сверху раздался сатанинский голос вроде шаляпинского и, должно быть, самый зычный на свете голос:
– Что, полкан, ссышь, когда страшно?! А ну, деньги на бочку!!!
Вернувшийся с того света Чук, непослушными пальцами стал отвязывать заветный узелок, думая мысль о том, что Котовскому-то не надо бы жалеть отдавать, так как все же на Народное дело... да и жизнь дороже.
Разглядев добычу, Котовский довольно шевельнул гитлеровскими усами и, хлопнув Чука по плечу, зарокотал:
– Ну ты даешь, пожарный! Молодец, елы-палы!
– И, пряча за необъятную пазуху добычу, ткнул того сапогом в грудь:
– Дык! Елы-палы! Ты туши пожар-то, туши! Тушить твое дело! Мы теперь с тобой, сударик, как, елы-палы, иголка с ниткой, - я жечь стану, ты - тушить!
И, заржав еще раз, поднял коня на дыбы, аж под самые облака и, сверкнув голым черепом, унесся в степь.
X
Между тем отзывчивый Чижик добровольно перебрался на место утраченного полковника, которого все без сожаления сочли сбежавшим, и продолжил дальнейший путь с Ребровым, давая тем самым возможность вовсю раскручиваться роману инспектора Каверзнева.
Для романа были все условия и причины. Не будь вовсе условий, роман бы раскручивался благодаря одним лишь причинам. Даже если бы оказались вдруг препятствия, они были бы преодолены с легкостью, разлетаясь в щепки и дребезги. Явись даже сами укоризненные родители обоих, со строгими лицами, они были бы вытолканы вон из купе до другого раза, несмотря на протесты, но роман все одно бы произошел, так сильны были его причины, состоявшие во взаимном притяжении двух сердец. Такое влечение случается довольно редко, в виде особенного Божьего доверия, оправдавших которое ожидает счастье, пренебрегших же им ждут одни лишь разочарования и неудачи.
И вот Лепа уж поил спутницу купленным у проводника шампанским, и та наотрез отказывалась замечать раздутые Лепины ноздри и горячую руку, отпущенную им путешествовать и преодолевать различные препятствия в виде пуговиц, крючков и резинок, то и дело загораживающих путь.
С той же отвагой она распорядилась об устройстве общей постели на нижней полке, поместительность которой открылась им с самой обширной стороны.
По мере приближения юга, молодые люди сближались более и более, пока не сблизились совершенно...
Утро разбудило их стуком проводника, пришедшего объявить станцию. Ей пора было сходить. Прощание было коротким, но пылким. Леопольд успел напоследок расцеловать возлюбленную в обе щеки, потом помог ей вынести вещи и, свесясь с подножки, под стук стронувшегося вагона, долго махал ей и кричал разные слова, а она лишь повторяла:
– Леопольд! Милый! Я буду ждать вас в нашем городе, буду ждать всю жизнь!
Розовая лента билась на ветру, золотились поля соломенной шляпки. Стучали, уносясь, колеса.