Золото, пуля, спасительный яд. 250 лет нанотехнологий
Шрифт:
П.А. Ребиндер чрезвычайно гордился своей родословной и никогда не отрекался от национальных и дворянских корней, что в условиях коммунистической власти было по меньшей мере безрассудно, а в определенные времена и самоубийственно. Полагаю, что осознание принадлежности к древнему и славному роду не только питало его самоуважение, но и побуждало постоянно двигаться вперед. Звание наследника такого рода ко многому обязывало, ему надо было соответствовать, и П.А. Ребиндер соответствовал.
Знаменитая фамилия была главным, если не единственным, капиталом семьи П.А. Ребиндера. Поместье было давно утеряно, отец Пьерика (так называли мальчика в семье) служил морским врачом, в 1905 году он скончался от туберкулеза после возвращения с Русско-японской войны. Жизнь в столице всегда дорога, и Анна Петровна Ребиндер, кстати, прямой потомок выдающегося русского скульптора И.П. Мартоса,
Семья провела в Европе пять лет, вплоть до Первой мировой войны, сначала в швейцарской Лозанне, затем в Бретани (Франция) и, наконец, в Италии, в Генуе и Нерви. Там Ребиндер приобщился к европейской культуре, а также приобрел потрясавшую всех легкость в общении и, конечно, свободное владение французским, немецким и итальянским языками (английский он освоил позднее). Именно этот базис общей культуры вкупе с уникальными природными задатками и истинно немецкой организованностью позволил ему совершить феноменальный рывок в освоении естественных наук, предпринятый им в последующие годы.
Ведь, по сути дела, все образование шестнадцатилетнего подростка сводилось к домашнему обучению. Только в этом возрасте он поступил в гимназию. Случилось это в Кисловодске, который был выбран для проживания по медицинским соображениям. Предгорье, теплое лето, мягкая зима с сухой погодой и обилием солнца – та же Лозанна, только русского разлива. Восьмилетний курс гимназии юноша прошел за четыре года, по существу, экстерном, и поступил на химическое отделение Донского университета в Ростове-на-Дону. Университет обладал великолепным штатом преподавателей, переведенных сюда в начале войны из Варшавского университета, по праву считавшегося одним из лучших в Российской империи (мы посетим этот университет в десятой главе).
Так пересеклись жизненные пути студента Петра Ребиндера и профессора Венедикта Викторовича Курилова (1867–1921), который познакомил его с концепциями химической термодинамики Гиббса и Вант-Гоффа. Существенно, что Курилов сам какое-то время работал в лаборатории Вант-Гоффа и воспоминания о непосредственном сотрудничестве с первым лауреатом Нобелевской премии по химии, несомненно, придавали его лекциям особую живость и убедительность. В особенности увлекли Ребиндера идеи Гиббса, но для их освоения ему тогда, по его собственному признанию, не хватало глубоких знаний в области высшей математики и физики. Поэтому вскоре он начал параллельно учиться на математическом отделении физико-математического факультета, а потом и полностью перешел на него.
Продолжалось это, впрочем, недолго. Революция, Гражданская война – не лучшее время для обучения в университете. Что тогда творилось на юге России, прекрасно описано в романе “Тихий Дон” Михаила Шолохова. Так что после захвата Ростова-на-Дону деникинскими войсками Ребиндер был вынужден вернуться в Кисловодск и продолжить уже привычное самостоятельное образование.
С другой стороны, революция породила невероятный душевный подъем и энтузиазм, который нам с высоты нашего прагматичного времени даже трудно представить и понять. В условиях разрухи и хаоса Петр Ребиндер с товарищами организуют “Общество изучения математики, физики и химии”, издают рукописный “Журнал экспериментальной физики и химии” и наполняют его описаниями экспериментов, проводимых ими в лаборатории, оборудованной в заброшенном доме на окраине Кисловодска. В этом же журнале появляются и первые теоретические статьи П.А. Ребиндера по химической термодинамике. В те годы проявилась еще одна отличительная черта будущего ученого – стремление доводить любую работу до практического результата или, с другой стороны, исходить из постановки научного исследования практических задач. Думается, молодые энтузиасты не случайно организовали в Кисловодске глицериномыльное производство и опытное промышленное производство аммиачной соды – не иначе как жизнь заставила.
В 1922 году Ребиндер – звезда на научном небосводе Терской губернии [8] , его даже командируют в Московский университет для “продолжения научной работы”. Но сам он понимает, что ему надо еще учиться и учиться, поэтому просит зачислить его на четвертый курс математического отделения физико-математического факультета. И опять – не лучшее время для учебы. Полный развал промышленности, транспорта, энергоснабжения как следствие Гражданской войны, натуральный голод как следствие политики военного коммунизма, потеря значительной доли образованного населения (в том числе из-за эмиграции, добровольной или вынужденной) и инфляция, измеряемая десятками процентов (не в год, а в день). Какой же тягой к знаниям нужно было обладать, чтобы в этих условиях не просто учиться, но еще добывать средства к существованию. Характерная деталь: жил молодой студент в зоопарке, в комнате над помещением слона, которую он получил, устроившись на работу электромонтером.
8
Так в то время называлась область, в состав которой входил город Кисловодск.
Никогда не забуду, как к нам, студентам-первокурсникам химического факультета МГУ, зашел в общежитие на Ломоносовском проспекте академик Александр Наумович Фрумкин (1895–1976), выдающийся электрохимик и, кстати, большой друг Ребиндера. Случайно или нет, но разговор зашел о тех давних годах. О суровых реалиях жизни тогдашних студентов и молодых ученых Александр Наумович рассказывал с улыбкой и в то же время с какой-то грустью в глазах. Мы слушали, разинув рты от удивления, и постепенно проникались осознанием сносности, даже комфортности своего существования. Пусть жили мы по пять человек в комнате, зато в тепле и с горячим душем, что уж говорить о сорокарублевой стипендии, которой хватало на завтрак, обед или ужин, по выбору, и даже на маленькие субботние удовольствия, на поход с девушкой в кино или пиво с друзьями.
Но вернемся к Ребиндеру. Похоже, что все эти житейские неурядицы его нисколько не обескураживали, но еще сильнее мобилизовывали. Студент математического отделения стал посещать семинар по молекулярной физике профессора Б.Н. Ильина, а вскоре под его руководством начал собственные научные исследования по коллоидной химии. Тему он выбрал самую что ни на есть модную и актуальную – образование упорядоченных слоев поверхностно-активных веществ на поверхности воды. Ведь именно в те годы Ленгмюр публиковал результаты своих исследований в этой области, о которых мы уже рассказывали.
Поле для работы было огромным и практически неизученным. Пахать целину – дело трудное, но благородное и благодарное. При настойчивости и доле везения можно наткнуться на большой, неожиданный эффект. Первые же эксперименты принесли обнадеживающие результаты, молодого исследователя заметили и пригласили работать в Институт физики и биофизики, который возглавлял академик П.П. Лазарев.
Институт – двухэтажное здание на Миусской площади, в котором поначалу работало 20, а затем 36 исследователей. Большинство из них были обременены другой деятельностью: студенты учились, преподаватели преподавали, и все еще где-нибудь подрабатывали, потому что надо было на что-то жить. Научными исследованиями занимались в свободное от всего этого время, ставя эксперименты по вечерам и заканчивая их зачастую под утро. И все это, как сейчас говорят, “за идею”. Тогда это называлось вольным, свободным трудом – веяние революционного времени.
Думается, что они были счастливы. Они были молоды, занимались любимым делом, каждый день приносил им радость научных открытий и общения с близкими по духу людьми. По субботам они собирались вместе на институтский коллоквиум, рассказывали о результатах своих исследований, слушали доклады коллег из других институтов.
Среди них были и иностранные ученые, посещавшие в те годы СССР, в частности великий французский физик Поль Ланжевен (1872–1946), создатель теории диамагнетизма и парамагнетизма. Он, несомненно, с интересом всматривался в лица “новой волны” ученых, отвечал на их острые, неожиданные вопросы. Ведь именно тогда, в 1923–1924 годах, он был научным руководителем Луи де Бройля, предложившего концепцию волновой теории электрона, легшей в основу современной квантовой механики и, как следствие, нанотехнологий. “Де Бройль или сумасшедший, или гений – его диссертацию я не понимаю”, – признавался Ланжевен в частных беседах. Но он честно пытался понять и новые идеи, и молодых людей, сидевших перед ним в зале института, – тридцатилетнего Сергея Вавилова, будущего президента Академии наук СССР и лауреата Нобелевской премии по физике, двадцатипятилетнего Петра Ребиндера, двадцатилетнего Бориса Дерягина, создавшего в 1941 году вместе с Л.Д. Ландау теорию устойчивости коллоидных систем, используемую до сих пор, и других.