Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов

Борхес Хорхе Луис

Луису де Камоэнсу

Года без сожаления и местиСломили сталь героев. Жалкий нищий,Пришел ты на родное пепелище,Чтобы проститься с ним и жизнью вместе,О капитан мой. В колдовской пустынеЦвет Португалии полег, спаленный,И вот испанец, в битвах посрамленный,Крушит ее приморские твердыни.О, знать бы, что у той кромешной влаги,Где завершаются людские сроки,Ты понял: все, кто пали на ВостокеИ Западе земли, клинки и флагиПребудут вечно (в неизменном виде)В твоей вновь сотворенной «Энеиде».

Девятьсот двадцатые

Круговращенье созвездий не бесконечно,и тигр – лишь один из призраков наважденья,но, не встречая нигде ни случая, ни удачи,мы считали, что сосланы в это бездарное время,время, когда ничего не могло родиться.Мир, трагический мир был далеко отсюда,и нам предстояло найти его в прошлом:я сплетал убогие мифы о двориках и кинжалах,а Рикардо мечтал о своих табунах и загонах.Кто мог подумать, что завтра вспыхнет зарницей?Кто предвидел позор, огонь и нещадную ночь Альянса?Кто бы сказал, что история хлынет на перекрестки —наша история, страсть и бесчестье,толпы, как море, гулкое слово «Кордова»,смесь

реальности и сновиденья, ужаса и величья!

Ода, написанная в 1960 году

Закон ли тайный или явный случай,Свершая мой сновиденный удел,Велят, незаменимая отчизна,Наполнившая срамом и величьемСто пятьдесят невыносимых лет,Чтоб, капля, я воззвал к тебе, стремнине,Чтоб, миг, заговорил с тобою, время,И в задушевный разговор влилисьОбряд и мрак, возлюбленный богами,И храмовая чистота стиха?Я, родина, искал тебя в руинахОкраинных бездонных вечеров,В репье, ветрами пампы занесенномНа лестницу, в невозмутимых ливнях,В неторопливом обиходе звезд,В руке, пощипывающей гитару,В могучем притяжении степей,Которые владеют нашей кровью,Как море – саксами, в благочестивыхКрестах и чашах родовых могил,В еще девичьей нежности жасмина,В серебряной монетке, в шелковистомПрикосновении немой каобы,Во вкусе мяса, в сладости плода,В двухцветном флаге над щипцом казармы,В заношенных легендах о ножеИ винной стойке, в тысячах закатов,Ушедших и осиротивших взгляд.В поблекших за лета воспоминаньяхО двориках, где слуги носят имяСвоих хозяев, в нищенских страницахКниг для слепых, развеянных огнем,В неумолкающем паденье ливнейТого эпического сентября,Какого не забыть, но это ворохЕдва ль не чуждых знаков и имен.Ты больше верст своих безмерных далейИ дней твоих неизмеримых лет.Ты больше, чем немыслимое мореТвоих родов. Нам не узнать, какойТы видишься Творцу в животворящемСиянии предвечных образцов,Но мы, неистребимая отчизна,Живем и умираем, вызываяТвой сокровенный и слепящий лик.

Ариост и арабы

Кому по силам книга? Для началаХорошей книги требуются зори,А к ним – века, сражения и море,Чтоб сталкивало всех и разлучало.Так думал Ариост и с наслажденьем,Пустив коня по вековым просторамГробниц и сосен, возвращался взоромК стократно перевиданным виденьям.Италия была на то мгновеньеКрай призраков, которые, подъемляКлинок, за веком век трудивший землю,Переплетали с памятью забвенье.Бредя по Аквитании, попалиПолки в засаду под крутой горою, —Отсюда сновиденье о герое,Мече и звуке рога в Ронсевале.Божков и стяги сакс, от века хмурый,Восставил над английскою страною,Придя тупой и грозною войною, —Отсюда сон про короля Артура.Под блеклым солнцем северного краяРодился сон, в котором спит подруга,Не покидая огненного кругаИ суженого верно ожидая.Не знаю, на Парнасе иль ВостокеРодился сон, в котором конь крылатыйПо небу скачет в сторону заката,А на коне летит колдун жестокий.И Ариост как будто с колдовскогоКоня смотрел на царствие земное,Измеренное вечною войноюИ юной страстью, рушащей оковы.И мир для зачарованного взораЦвел дивным садом в золотом тумане,Сливаясь за невидимою граньюС садами Анжелики и Медора.Мелькали, словно призрачные клады,Что в Индостане навевает опий,Любовные утехи и разладыВ его поэме, как в калейдоскопе.И в колкости, и в страсти несравнимый,Он сам стыдился собственного пыла,Придумав замок, все в котором было(Как в жизни) притягательно и мнимо.Как всем поэтам, рок или фортунаНе пожалели редкостного дараЕму, скакавшему своей ФерраройИ вместе с тем далекой кромкой лунной.Из невесомой ржави сновиденьяИ слякоти сновиденного НилаЕго воображенье сотворилоВеликолепное хитросплетенье —Меандр, алмаз, где ты на поворотеОпять оказываешься в начале,Чтоб с музыкой, не знающей печали,Плутать, забыв об имени и плоти.Европа чуть не сгинула бесследно,В тот лабиринт заведена азартом:Сам Мильтон мог рыдать над БрандимартомИ сокрушаться о Далинде бедной.Бог с ней, Европою! Дары иныеГигантский сон без края и без срокаОставил обитателям Востока,Где спят пески и бродят львы ночные.О шахе, что опять казнит бесстрастноЦарицу после сладостного мига,Нам и сейчас рассказывает книга,Чье колдовство столетьям неподвластно.Крыла из мрака, птичьи лапы с целымСлоном, чертящим небо на закате;Магнит-гора, чье пылкое объятьеТаит в себе погибель каравеллам;Земля, стоящая на холке бычьей,А бык – на рыбе; тайные реченья,Скрывающие силу превращеньяСкалы – в пещеру с золотой добычей, —Народам снились, что, сродни потопу,Прошли по стольким городам и странам,И сон, который виделся тюрбанам,Верней клинков завоевал Европу,И Ариост, над чьей любой страницейНеспешными и праздными часамиПозабывались, грезя чудесами,Стал сном, который никому не снится.Застывший у черты исчезновенья,С Востоком рядом – попросту словесность,Он сон, который снится сну. (Известность —Одна из разновидностей забвенья.)Вечерний луч, тусклея на излете,Касается покинутого тома,И беглый свет скользит по золотомуТисненью на ненужном переплете.Безгласный том плывет по запустеньюБиблиотеки через тьму ночную,Столетье за столетием минуяИ мой удел, мелькнувший как виденье.

К началу занятий англосаксонским языком

Спустя пятьдесят поколений(пропастей, отведенных временем человеку)на берегу далекой большой реки,неизвестной драконам викингов,я воскрешаю шершавые, неподатливые слова,которые (некогда ртом, а сегодня – прахом)складывал во времена Мерсии или Нортумбрии,прежде чем стать Хейзлемом или Борхесом.В субботу мы прочитали, что Юлий Цезарьпервым из ромбуржцев прибыл подмять Британию;значит, и гроздья еще не созреют, как я услышутого соловья из загадкии плач двенадцати воинов над погребенным вождем.Версиями позднейших английских или немецкихслов, знаками знаков мне кажутся эти слова,а ведь в каждом из них был образ,и человек призывал их во славу меча и моря;завтра они возвратятся к жизнии fyr будет означать не fire [11] , а уделприрученного и многоликого бога,чей вид повергает нас в первобытный трепет.Благословен лабиринтбесконечных причин и следствий,что на пути к тому зеркалу,где никого не увижу или увижу другого,мне даровал созерцатьзарю языка.

11

Огонь (др. – англ., англ.).

Лк. 23

Еврей, язычник, просто человек,Лицо сокрыто в пелене времен,И буквы имени его навекРассыпались среди других имен,О милосердии, о состраданьиЗнал то, что тать из Иудеи мог,Висящий на кресте. Что было ране,Нам не извлечь. Исполнив свой урокПоследний – он распятым умирал,И посреди насмешек и глумленьяУслышал: тот, что близ него страдал,Был Бог, и вот, в порыве исступленьяЕму взмолился – помяни меняТы в Царствии Твоем, и грозный гласТого вершащего все судьбы ДняБандиту посулил сей день, сей час,Мол, внидет в Рай. Не изрекли ни словаДо смерти, но история для насОб этой казни сберегла рассказИ о Страстях Спасителя живого.Но как, друзья, наивна и простаХристова друга вера, невзначайПопавшего по первой просьбе в РайОт низости позорного креста!И не такая ль вера вовлеклаЕго во все кровавые дела?

Адроге

Кого теперь встревожит, как когда-то,Что потеряюсь, забредя в глухиеКуртины, где для праздного закатаИ неискоренимой ностальгииВозводят кров незримый дрозд на ветке,Колдующий над песнею старинной,Круговорот струи, мираж беседки,Виденья статуй и фантом руины?На черном черный (знаю) в запустеньеПустой каретник проступает, сдвинувГраницы мира пыли и жасминов,Что помнит об Эррере и Верлене.От эвкалиптов по ночным террасамПлывет целебный аромат былого —Тот аромат, что вне уловок словаИ времени зовем домашним часом.Ищу и нахожу свой долгожданныйПорог. Все тот же дом под черепицейРисуется, и так же из-под кранаВода на плитки дворика сочится.А в зоркой тьме строения пустогоСпят за дверьми сновиденные тени —Хозяева нетронутых владенийУтраченного и пережитого.Я знаю в этих призрачных пределахЛюбую мелочь: блестки на граненомИ выгоревшем камне, повторенномВ зеркальных анфиладах помутнелых,И стиснутое в медной пасти львинойКольцо, и разноцветные кристаллыВеранды той, что в детстве открывалаДва мира мне – зеленый и карминный.Ни бедам, ни смертям не подначальны,Хранят свое былое эти тени,Но все они, как всё вокруг, реальныЛишь в памяти – в четвертом измеренье.Там, только там от времени заклятыСады и дворики. ПережитоеИх обвело магической чертою,В одно связав рассветы и закаты.Кто б смог нарушить хоть в одной деталиСтрой этой жалкой и бесценной прозы,Уже недосягаемой, как розы,Которые в Эдеме расцветали?И память об оставшемся за граньюДомашнем крове я несу как бремя,Не понимая, что такое время,Хоть сам я – время, кровь и умиранье.

Искусство поэзии

Глядеться в реки – времена и воды —И вспоминать, что времена как реки,Знать, что и мы пройдем, как эти реки,И наши лица минут, словно воды.И видеть в бодрствованье – сновиденье,Когда нам снится, что не спим, а в смерти —Подобье нашей еженощной смерти,Которая зовется «сновиденье».Считать, что каждый день и год – лишь символ,Скрывающий другие дни и годы,И обращать мучительные годыВ строй музыки – звучание и символ.Провидеть в смерти сон, в тонах закатаПечаль и золото – удел искусства,Бессмертный и ничтожный. Суть искусства —Извечный круг рассвета и заката.По вечерам порою чьи-то лицаМы смутно различаем в зазеркалье.Поэзия и есть то зазеркалье,В котором проступают наши лица.Улисс, увидев после всех диковин,Как зеленеет скромная Итака,Расплакался. Поэзия – ИтакаЗеленой вечности, а не диковин.Она похожа на поток бескрайний,Что мчит, недвижен, – зеркало того жеЭфесца ненадежного, того жеИ нового, словно поток бескрайний.

Музей

Четверостишие

Умерли многие, но это случилось в прошлом —в состоянии (как известно), наиболее свойственном смерти.Возможно ли, чтобы я, подданный Якуба аль-Мансура,умер, как умерли розы и Аристотель?Из «Дивана» Альмутасима аль-Магриби(XII век)

Пределы

Есть строка из Верлена, которой мне так и не вспомнить,есть соседняя улочка, запретная для моих шагов,зеркало, видевшее меня в последний раз,есть дверь, закрытая мной до скончанья времен.Среди книг в моей библиотеке (вот я их вижу)есть книга, которую я не раскрою.Этим летом мне сравняется пятьдесят.Смерть истончает меня неумолимо.Из «Надписей» (Монтевидео, 1923)Хулио Платеро Аэдо