Где след этих дней,которые принадлежали тебе, сплеталисьиз бед и удач и были твоей вселенной?Все они смытымерной рекой времен, и теперь ты – строка в указателе.Другим даровали боги бессмертную славу,эпитафии, бюсты, медали и скрупулезных биографов,а о тебе, неприметный друг, известно одно:что соловья ты заслушался на закате.Во тьме среди асфоделей твоя обделенная тень,наверное, укоряет богов за скупость.Но дни – это паутина банальнейших пустяков,и разве не лучше остаться самой золой,из которой слагается забвенье?На других направили богилуч беспощадной славы,проникающий в недра, не упуская ни щели,славы, которая сушит розу своей любовью, —с тобой, собрат, они обошлись милосердней.В
самозабвенье заката, который не сменится ночью,поет и поет тебе соловей Феокрита.
Страница памяти полковника Суареса, победителя при Хунине
Что такое нужда, изгнанье,унижения старости, ширящаяся теньдиктатора над страной, особняк за Верхней заставой,проданный братьями в годы войны, бесцельные день за днем(сначала их хочешь забыть, а потом и впрямь забываешь) —перед той твоей высшей минутой, верхом в седле,в открытой взгляду степи, как на сцене перед веками,как будто амфитеатр хребтов тебя обступил веками!Что такое бегущее время, если в нембыл единственный вечер полноты и самозабвенья!Он сражался в своей Америке тринадцать лет, под конецоказавшись в Восточной Республике, в поле у Рио-Негро.Закатной порой он, скорей всего, вспоминал,что и для него однажды раскрылась роза:алый бой под Хунином, тот бесконечный миг,когда пики сошлись, приказ, открывший сраженье,первый разгром и среди грохотанья битвы(оглушившей его, совсем как его парней) —собственный крик, поднимающий перуанцев,блеск и натиск и неумолимость атаки,взвихренный лабиринт полков,схватка пик без единого выстрела,испанец, раскроенный пополам,победа, счастье, усталость, отяжелевшие векии брошенные умирать в болоте,и Боливар с какими-то историческими словами,и солнце, уже на закате, и первородный вкус воды и вина,и труп без лица, дочиста стертого схваткой…Его внук ставит в строчку эти слова и слышиттихий голос из древних глубин своей крови:– Что такое бой под Хунином – лишь славное воспоминанье,дата, которую учат к зачету или выводят на карте?Бой бесконечен и обойдется без помпыживописных полков и военных труб:Хунин – это двое в кафе, проклинающих тиранию,и неизвестный, гибнущий в каземате.1953
Мф. 25: 30
Мост над платформой Дня Конституции. Под ногамилязг поездов, ткущих стальной лабиринт.Гарь и гудки осадили ночь,вдруг представшую Страшным судом. За незримым краем земли,прямо во мне зазвучал вездесущий голос,произнося все это (все это, а не слова —мой жалкий, растянутый перевод единого слова):– Звезды, хлеб, книги Запада и Востока,карты, шахматы, галереи, подвалы и мезонины,тело, чтобы пройти по земле,ногти, растущие ночью и после смерти,тьма для забвенья и зеркала для подобий,музыка, этот вернейший из образов времени,границы Бразилии и Уругвая, кони и зори,гирька из бронзы и экземпляр «Саги о Греттире»,пламя и алгебра, бой под Хунином, с рожденья вошедший в кровь,дни многолюдней романов Бальзака и аромат каприфоли,любовь – и ее канун, и пытка воспоминаний,подземные клады сна, расточительный случайи память, в которую не заглянуть без головокруженья, —все это было дано тебе и, наконец,измена, крах и глумленье —извечный удел героев.Напрасно мы даровали тебе океани солнце, которое видел ошеломленный Уитмен:ты извел эти годы, а годы тебя извели,и до сих пор не готовы главные строки.1953
Компас
Эстер Семборайн де Торрес
Мир – лишь наречье, на котором ОнИли Оно со времени АдамаВедет сумбурный перечень, куда мыЗачем-то включены. В него внесенРим, Карфаген, и ты, и я, и сонМоих непостижимых будней, драмаБыть случаем, загадкой, криптограммойИ карою, постигшей Вавилон.Но за словами – то, что внесловесно.Я понял тягу к этой тьме безвестнойПо синей стрелке, что устремленаК последней, неизведанной границеЧасами из кошмара или птицей,Держащей путь, не выходя из сна.
Ключ в салониках
Абарбанель, Фариас иль Пинедо,изгнанники столетия назад, —в чужом краю потомки их хранятот дома старый ключ. Дом был в Толедо.У них надежды нет, им страх неведом:достанут ключ и смотрят на закат;нездешние «вчера» в той бронзе спят,усталый блеск и равнодушье к бедам.Ключ от дверей, что ныне только прах,стал тайным знаком на семи ветрах,как ключ от храма, что не сдался Риму:когда внутри уже пылал огонь,его швырнули в воздух, чтоб незримотот ключ на небе приняла ладонь.
Поэт XIII века
Он смотрит на хаос черновика —На этот первый образец сонета,Чьи грешные катрены и терцетыСама собою вывела рука.В который раз шлифуется строка.Он медлит… Или ловит звук привета, —В нездешнем, вещем ужасе поэтаВдруг слыша соловьев через века?И чувствует сознаньем приобщенным,Что преданным забвенью АполлономЕму открыт священный архетип:Кристалл, чьей повторяющейся граньюНе утолить вовеки созерцанье, —Твой лабиринт, Дедал? Твой сфинкс, Эдип?
Солдат капитана Урбины
«Я недостоин подвига другого.Тот день в Лепанто – верх моих деяний», —грустил солдат, в плену мирских заданийскитаясь по стране своей суровой.Постылой повседневности оковыжелая сбросить, он бежал в мечтанья,былых времен волшебные сказанья,Артуром и Роландом очарован.Садилось солнце на полях Ла-Манчи.Он думал, провожая отблеск медный:«Вот я пропащий, всем чужой и бедный…» —не замечая песни зарожденья.К нему через глубины сновиденьяуже спешили Дон Кихот и Санчо.
Пределы
Одним из утопающих в закатеПроулков – но которым? – в этот час,Еще не зная о своей утрате,Прошел я, может быть, в последний раз.Назначенный мне волей всемогущей,Что, снам и яви меру положив,Сегодня ткет из них мой день грядущий,Чтоб распустить однажды все, чем жив.Но если срок исчислен, шаг наш ведом,Путь предрешен, конец неотвратим,То с кем на повороте в доме этомРасстались мы, так и не встретясь с ним?За сизыми оконцами светает,Но среди книг, зубчатою стенойЗагромоздивших лампу, не хватаетИ так и не отыщется одной.И сколько их – с оградою понурой,Вазоном и смоковницей в саду —Тех двориков, похожих на гравюры,В чей мир тянусь, но так и не войду!И в зеркало одно уже не глянусь,Одних дверей засов не подниму,И сторожит четвероликий ЯнусДороги к перекрестку одному.И тщетно к одному воспоминаньюИскать заговоренного пути;Ни темной ночью, ни рассветной раньюОдин родник мне так и не найти.И где персидское самозабвенье,Та соловьино-розовая речь,Чтобы хоть словом от исчезновеньяСмеркающийся отсвет уберечь?Несет вода неудержимой РоныМой новый день вчерашнего взамен,Что снова канет, завтрашним сметенный,Как пламенем и солью – Карфаген.И, пробужден стоустым эхом гула,Я слышу, как проходит сторонойВсе, что манило, все, что обмануло:И мир, и тот, кто назывался мной.
Бальтасар Грасиан
Инверсии, меандры и эмблемы,Труд, филигранный и никчемный разом, —Вот что его иезуитский разумЦенил в стихах – подобье стратагемы.Не музыка жила в нем, а гербарийПотрепанных софизмов и сравнений,И перед хитроумьем преклоненье,И превосходство над Творцом и тварью.Не тронутый ни лирою Гомера,Ни серебром и месяцем Марона,Не видел он Эдипа вне законаИ Господа, распятого за веру.И пышные восточные созвездья,Встречающие утренние зори,Прозвал, ехидничая и позоря,«Несушками небесного поместья».Он жил, ни божеской любви не зная,Ни жгущей губы каждого мужчины,Когда за звучною строфой МариноК нему подкралась исподволь Косая.Дальнейшая судьба его туманна:Могильному гниенью оставляяЗемную персть, вошла под кущи РаяДуша скончавшегося Грасиана.Что он почувствовал, перед собоюУвидев Архетипы и Блистанья?Не зарыдал ли над пустой судьбою,Признав: «Напрасны были все метанья»?Что пережил, когда разверзло векиНещадным светом Истины небесной?Быть может, перед богоданной безднойОн отшатнулся и ослеп навеки?Нет, было так: над мелочною темойСклонился Грасиан, не видя РаяИ в памяти никчемной повторяяИнверсии, меандры и эмблемы.
Сакс (449 г.)
Уже зашел рогатый серпик лунный,Когда опасливой стопою босойМужчина, грубый и рыжеволосый,Свой след оттиснул на песчинках дюны.Окинул взглядом от приморской кромки