Золото. Книга 1
Шрифт:
Тогда я и вспомнила о своих способностях и постаралась прибиться к жрецам Солнца. Только тогда мне стало легче жить. И тут мне очень помогло моё приобретённое умение держать при себе свои мысли и чувства. Теперь, при жрецах Солнца, в среде, в которой мне было привычнее и интереснее существовать, мне очень помогло это моё глубокомысленное новое смирение.
Но только в том, что касалось моих дневных занятий. А по ночам… Бог Солнца, Богиня Луны! Сколько же мне пришлось отбить бесстыдных притязаний! Мало было вокруг меня тех, кто не считал бы, что он вправе воспользоваться мной для удовлетворения похоти.
Девушка вне дома, вне семьи – это как вывеска
Мои попытки начались с того, что я старалась не попадаться на глаза, почти не выходя на улицу, это было возможно в стенах большого храма в дальнем Ледовите, самом северном городе нашего царства, где солнце не заходит по полгода и зимой по полгода не восходит, на берегу Северного океана.
Вновь пришедшие сколоты, изгнавшие Колоксая и его приспешников, при поддержке части высших ратников, избежавших участи большинства нашей знати, не были такими дикарями, как первые захватчики, или им не пришлось преодолевать, уже сломленное до них сопротивление Великого Севера, но они уже не вели себя, как первые, количество изнасилованных и убитых уменьшилось значительно, я, кто лечила и помогала несчастным, знаю это как никто.
Поэтому, хотя сколотов всё же продолжали ненавидеть внутри нашего Северного народа и воспринимать как чужаков, но, приведённые Великсаем, старались влиться внутрь нашего народа, а не изломать его под себя, как сколоты Колоксая. И чем дальше, тем всё лучше это получается.
Но нашествие сколотов только добавило сложностей для меня, а не стало главной моей катастрофой, такой, какой была потеря дома и семьи. Станет тебя насиловать и бить сколот или северянин, в конечном итоге, не важно.
Я сошла бы с ума, или умерла, если бы стала «опрокидываться», как Верба. И как я была благодарна, что когда-то воспитывали меня и как мальчика: учили и драться в рукопашной, и пользоваться акинаком, и кинжалом, стрелять из лука, и бегать так, чтобы меня не догнали.
Сколько я стесала скул, разбила носов и выбила зубов, отрубила наглых рук. А кое-кого и убила, спасаясь и от бесчестья и от смерти… А ещё, я научилась прятаться, чувствовать взгляды спиной, буквально читать мысли, даже не глядя в глаза, даже не видя, и оценивать безошибочно угрозы. Я не доверяю мужчинам, но я не доверяю никому, но не ненавижу мужчин, как Верба, мне хватало ума сообразить, что в моих несчастьях не виноваты все, они привыкли поступать так, как пытались поступать со мной, просто мне не надо было оказываться там, где я оказалась. И всё же во мне нет убеждения, что все вокруг мерзавцы, что любого устроит насилие. Я знаю, что есть добрые мужья и сыновья, и даже любящие. Я много видела таких семей.
Я помогала многим женщинам разрешиться от бремени и видела славных любящих мужей. Любящих матерей и отцов. Я видела так много разных людей, что могла оценить, что хорошего в людях всё же больше, чем дурного. Просто дурное так сильно смердит, что становится заметнее, чем хорошее.
Однако Верба себя ненавидит, вовсе не мужчин, вот что… Мне так жаль её. Бедная-бедная моя, ни к чему хорошему она не придёт с этим. Ненависть и отвращение разрушает вернее, чем всё, что нападает извне, потому что разъедает изнутри, растворяя и превращая в гниющую жижу всё живое в душе того, кто впускает ненависть.
Хотя некоторым ненависть придаёт сил. Но не похоже, что это относится к Вербе… Пить ещё возьмётся, сколоты пить умеют, а в наших землях такой способ дурмана никогда особенно популярен не был, куда больше здесь любят травиться настоями разнообразных ядов, сваренных из соответственных грибов, трав и ягод. Этим очень успешно торгуют низшие слои жрецов Солнца, владеющие искусством приготовления дурманов, используемых как лекарства. Но, особенно, Лунные дворы. Ужасно, что я почти ничем не могу помочь Вербе, она так убеждена, что её путь единственно возможный, что и слушать меня не хочет.
На другой день, сразу после полуденного обряда, жрец отправил меня к раненому, сказав, что это срочно, что остальные могут и подождать или к ним сходят другие.
Я подошла к большому дому с высоким, украшенным богатой резьбой, крыльцом, морским конями на коньках крыши. Здесь живёт староста города, кажется, или его гости, у его терема на дворе несколько построек. Кто же тут ранен?
Я со своей корзинкой, где лежали у меня склянки с лекарствами, инструменты и бинты, поднялась на крыльцо. Мне открыли, даже стучать не пришлось, очевидно, увидели в окно:
– Из лекарских? Заходи, – я прошла под высокие своды терема и изнутри украшенного резьбой, со стенами, выкрашенными белилами внутри. Только не хватает красных или золотых сводов, и почти царский терем будет. Горниц меньше, только и всего, а так, и ковры на полу и лавки и столы изукрашены богато, в окнах резные столбцы, изящные балясины на лестницах внутри и снаружи. И богатая, яркая роспись. Хороший богатый дом.
Меня провели в одну из горниц, открыли красивую дверь, украшенную, как и некоторые другие, резьбой с алатырями, вставками из самоцветных камней, тоже, очевидно, ведущие в покои хозяев или гостей, и что я увидела?! На высоком стуле сидел Яван, поставив правую ногу на низкую скамеечку с красной подушкой с нашитыми на неё кисточками. Нога его накрыта большим вязаным платком…
– Так это… – я остановилась, – это ты, значит, раненый?
Он развёл руками, улыбаясь, похоже, чрезвычайно довольный собой:
– Что же делать, и я могу подвернуть ногу.
Дверь за мной закрылась, клацнув железными петлями и скобами. В простых домах деревянные, не бренчат, но изнашиваются быстро.
– Уверен?
– Сама посмотри.
Я поставила на пол свою корзинку, а сама села на вторую скамеечку у его ног.
Я смотрел на неё. В этом тёмном платье, волосы под платком, только несколько прядок выбиваются пологими спиральками на висках. Тёмная ткань платья ещё подчёркивает ясную белизну её кожи. Какая всё же удивительная красота…Я смотрел на её шею, так хорошо видную мне в вырезе платья, сейчас поймёт, что у меня всё в порядке с ногой, что будет делать? Ругаться будет…
Я дошёл до того, что вижу её во сне… Никогда ни одна женщина не приходила ко мне во сне, даже в юности… Может это то, о чём любит петь Лай Дон, то есть, я влюбился? Когда я об этом подумал в первый раз, мне показалось это смешным. Даже это слово. Я его не знаю…
Я, кто имел любых женщин на все стороны света, любых, кто хотя бы приглянулся мне, мне не было отказа никогда. И уж, конечно, ни одна не смела говорить со мной так дерзко и тем более смеяться надо мной. Я влюбился?!
Похоже, Онегу делает неотразимой именно это – она ведёт себя наравне со мной. Будто я ни старше, ни выше, ни свободнее её. И это мне… удивительно. Удивительно…