Золото. Назад в СССР 2
Шрифт:
— Что с тушей делать будем? — спросил Ромка Козак, — пустим на мясо и съедим?
— Отставить на мясо, — ответил Семягин
— Это почему? — непонимающе уставился на начальство Рома
— Нам еще отравлений в отряде не хватало.
— А чё, вон местные жрут за милую душу — им ничего. Все у них нормально переваривается, а мы-то чем хуже? Я вон у октябрьского как-то раз пробовал — отличное мясо. Говорят, что до Революции на царский стол медвежьи окорока поставляли. И было это деликатесом.
— Козак, ты как маленький ей Богу,
— Это точно,- поддержал начальника Петрович, — к медведю, как пище следует относиться очень осторожно. Без крайней нужды лакомиться медвежатинкой в полевых условиях не рекомендуется.
— Так ведь говорят, что до Революции на царский стол медвежьи окорока поставляли, — не унимался Роман, — и были эти копчености деликатесом.
— Ромка, медведь в котле может оказаться более опасен, чем в лесу, когда ты с ним один на один без оружия, — ответил я вставая с корточек, — кстати, местные тоже бояться есть медведя, они его задабривают, оправдываются и лгут «медвежьему духу». У них целый ритуал есть: они убив медведя, просят прощения, а потом говорят, что косолапого убили не они, а русские или соседние племена.
— Да ну? — удивленно смотрел на меня Козак.
— Ну да, — посмеялся я, — у них охотники убившие медведя три дня после охоты сидят отдельно от общины и считаются нечистыми.
— Где сидят?
— Они специальную ярангу сооружают, где разделывают и готовят мясо. Еду и воду через особую дыру в стене передают женам, те не встречаясь с ними глазами. Женщины плюют в своих мужчин. А мужчины притворяются будто они из другого племени пришли и обманом заставили общину есть медвежатину.
— Вот у них все наворочено. Обычаи эти и традиции. На хрена так сложно?
— Ну у них эта суета рассматривалась, как обряд очищения. После того, как мужчины три дня готовили мясо, молили и обманывали «великого духа», они уже получали право покинуть ярангу через обычный выход и присоединиться к остальным. Если никто не заболел, то охота считается удачной.
— А если нет?
— Ну считается, что если кто-то заболел, то «великого духа» не удалось обмануть, врали и молили плохо. Такова жизнь.
— А что с ними случается?
— Медведь жрет всякое, в том числе и падаль, если больше нечего. Паразиты в его мясе обычное дело. Он является переносчиком трихинеллеза. Опасно очень. Сам зверь не страдает от этих паразитов. Может с ними без сложностей всю жизнь ходить. А человек нет.
— Вот-вот, — добавил Петрович, — я помню в семьдесят седьмом тридцать четыре человека слегли в Момахинской артели и мой дружбан с ними. Медвежатинки поели. Так семеро ласты склеили. Насовсем. На фиг, на фиг такое добро. Я лучше с голоду помру, чем такое переживать. Мой дружбан думал, что сдохнет. Но пронесло.
— У них в артели еще и бруцеллез в том мясе был, — Семягин тоже встал с корточек — хотя они утверждали, что вымачивали в уксусе и потом варили шесть часов. Но где же столько уксуса взять. Сдается мне «повара» свистели про уксус и время варки.
— Ну ладно уговорили, — горестно выдохнул Рома, — а этим окаянным что делать?
— Что-что? Ты стрелял? — спросил Семягин, хитро прищурившись.
— Стрелял.
— Шкура нужна?
Рома подумал недолго и ответил:
— А что, можно забрать? Нужна.
— Ну тогда будешь вымаливать три дня прощение и освежевать тушу.
— А чё это сразу я освежевывать? Я же не один стрелял. Считай, все стреляли.
— Ну все стреляли, чтобы наверняка завалить. Смотри какая зверюга. Ты же знаешь медведь с тремя-четырьмя пулями в башке и туше может ходить.
Это было правдой бурый медведь обладает невероятной живучестью. Он самый «крепкий на выстрел», выражаясь местным охотничьим языком, зверь среди живности на Севере.
Ни олень, ни лось, ни волк, ни горный баран, ни дикое кошки, в частности рысь, не могут сравниться с ним в этом качестве.
— Нет, не пойдет.
— Стреляли все, вон сколько дырок в шкуре, а освежевывать я один чтоли буду? Мы так не договаривались.
— А тебе вон Бондаренко поможет, — с улыбкой отвечал Семягин.
Бондаренко выступил вперед.
— Раз такое дело, то помогу, конечно. Ведь можно же еще желчи собрать и жира медвежьего? Не пропадать же добру?
— Можно.
— Шкура мне не нужна, а вот башка — да. Можно я себе череп тогда заберу?
— Кто-нибудь возражает? Хочет кто нибудь трофей? — Семягин вопросительно посмотрел на команду.
— Да пусть берет, — ответили мужики.
— Тогда сам будешь возиться с черепом, вываривать его и всё удалять с него. Учти, минимум полдня варить придется.
— Надо тушу подальше оттащить метров на тридцать-сорок, — сказал Петрович, а то вонять начнет.
Я помогал наводить порядок и собирал разбросанные вещи и посуду. Семягин посмотрел на меня:
— Помню, как твой напарник Гибарян на медведя с ножом в поселке бросался, когда только из Москвы приехал.
Он присоединился к работе по ликвидации последствий пиратского медвежьего набега.
— И что прогнал?
— Ага. Но когда его спросили зачем он это делал, медведь мог и не уйти, он ответил, что вырабатывал бесстрашие и характер закалял, как Павка Корчагин.
— Не похоже на Гибаряна, он всегда такой рассудительный.
— Вот я и спросил у него через год, полез бы он снова с перочинным ножичком на зверя — ответил, что глупый и неопытный был. До приезда на Север медведей только в зоопарке, цирке и по телевизору видел.
— Как с твоей памятью? Ты не подумай, я не из-за золота. Считай ты новую жизнь начал, столько пережил за эти дни, да и в экспедиции в целом, есть просветы?