Золото. Назад в СССР 2
Шрифт:
— Видать, шара вчера хорошо пошла, Петрович. Смотри, какой ты бодрый, — он действительно выглядел как ни в чем не бывало, будто и не проводил вчера полчаса в ледяной воде.
— Шара, ни шара, а дрова возить надо и никуда нам с тобой от этого не деться. Допил? Тогда иди за варежками и погнали.
— Видать, шара вчера хорошо пошла, Петрович. Смотри, какой ты бодрый, — он действительно выглядел как ни в чем не бывало, будто и не проводил вчера полчаса в ледяной воде.
— Шара,
Я встал, еще раз потянулся. Остатки сна как рукой сняло.
— Да не должен, мы тут вроде как на его территории находимся, сюда другие медведи не сунуться. Гон*(брачный период) у них уже в конце июня закончился. Посторонние к такому не полезут. Он тут может весь наш берег занимать.
Только во время гона, когда самку «гонят» самцы, а самка «убегает», как истинная барышня, медведи могут стихийно зайти на чужую территорию. Иногда даже такие «гонщики» сбиваются в небольшие стаи, состоящие из самцов и преследуют одну медведицу.
— Полезут или нет мы не знаем, береженого бог бережет. Вон сам же вчера говорил, что по всем приметам медведь не должен был нападать на мужиков, а уж тем более не должен был к лагерю подходить. Но оно вон видишь, как вышло.
— Да, зверь есть зверь. Ему пальчком не пригрозишь и натаций не почитаешь.
Я нырнул в палатку, нашел два своих болоньевых дождевика, которые мне подарил Гибарян, взял их, варежки и свое ружье и снова вылез к Петровичу.
— Готов? — улыбаясь спросил меня старик.
— Всегда готов! — ответил я и протянул руку, чтобы забрать у него ремни от самодельных саней, но но отвел мою руку.
— Ты давай-ка, хвост не петуши. Тебе еще за мной с санями угнаться нужно.
На этих словах, он поправил свою винтовку на плече и зашагал в направлении, где мы вчера вытаскивали плывуны.
Их стоило собрать, потому что ветви их были толще и длиннее чем у кедрового стланика, а значит они и тепла могли давать при горении значительно больше.
Петрович действительно «зарядил» так, что оказался сразу шагов на пятнадцать впереди меня. Я пытался догнать его быстрым шагом, но не тут-то было.
Мне казалось, что расстояние между нами не сокращается, а только увеличивается.
— Не отставай, догоняй, давай, — весело подзадоривал Петрович, иногда оборачиваясь ко мне, но продолжая идти.
— Ну ты даешь. Да как тебя догнать-то? Ты вон какой марафонский темп взял. Не ожидал от тебя такой прыти, Петрович!
Петрович рассмеялся и еще прибавил шага. Я почувствовал, как взмок под своей верхней одеждой
— Вот вы молодежь за золотом гонитесь, а быстро ходить в тундре не умеете.
Мне подумалось, что в некотором смысле этот утренний сбор дров теперь напоминал некое спортивное состязание.
Я поражался, как такой взрослый человек, может ходить с санями, быстрее меня свободного. При том, что он шел по глубокому мокрому снегу, а я двигался по его следам.
— Петрович, ты что легкоатлет?
— Я — старатель! — гордо проговорил он, мой напарник продолжал идти, подняв указательный палец вверх, — я когда сюда после зоны попал — словно полностью переродился, каждая клетка тела стала как новая. Вот что свобода с человеком делает.
— Это как? Что значит переродился?
— Там ты ходишь строем, как прикажут. Не можешь выбирать. Ни медленно, ни быстро. Бежать не можешь, стоять не можешь, а иногда это так тошно. А ростом я, как видишь невысок, меня все время в конец ставили. Я дал себе слово, что как выйду, буду мухой везде летать.
— А прогулки?
— Нет там прогулок, только строем. В брак строем, в пищеблок строем. Даже на точок строем. Но быстро ходить я здесь научился, когда в старатели пошел.Настоящий старатель умеет быстро ходить. Иначе все козырные места раньше тебя займут.
Меня брал азарт. Мне не хотелось отставать от старика, но его худощавое жилистое тело, все еще полное жизненных сил оказалось в лучшей форме, чем кто-нибудь мог предположить.
Несмотря на то, что Петрович курил, как паровоз, он умел каким-то чудным образом распаковывать скрытые резервы организма и пользоваться ими.
Резервами, которыми обладает любой человек, но у большинства они будут спать всю жизнь и ими так и не воспользуются.
Мне почему-то пришел на ум Брахман и его увлечение йогой. Ведь многие йоги упражняются всю жизнь, чтобы раскрыть в себе подобную энергичность.
У Петровича же это получилось естественным путем, сама жизнь удивительно светилась в нем подобным образом.
Мы наконец достигли самой крайней точки за поворотом, где вчера до встречи с медведем Петрович лазил в ледяной воде и доставал из нее плывуны и коряги.
Они образовали снежную гору, будучи сваленными друг на друга на берегу.
— Петрович, дай-ка, — я начал извлекать сухие ветки с корнями из белого холма.
Сани, казавшиеся поначалу вместительными, могли принять четыре подобных плывуна. После того, как я увязал и закрепил их, саней под ветками стало совсем не видно.
— Может еще сверху? — спросил я Петровича.
— Нет перевернется. Да и тяжелые они. Салазки могут на камнях проломиться и не выдержать. Сделаем так. Еще две вязанки на спину мне взвалишь. Ты тащи сани впереди, а я пойду сзади. На полпути поменяемся.
— А ты осилишь?
Он промолчал и смерил меня таким взглядом, будто смотрит на несмышленыша — первоклашку.
— Всё. Понял, давай грузится, — я улыбнулся.
Мы связали еще две вязанки и закинули ему на плечи. Они оказались довольно увесистыми. Всего пять.