Золото
Шрифт:
Хохот разбирает его при мысли о том, какую штуку он сыграет с официальным курьером, опередив его в Вашингтоне и привезя такую новость лично! Боже, да это гром среди ясного неба! Я проскачу по узким дорогам Сьерры; по пути сообщу обо всем падре Габриэлю. Вот еще один честный человек. Уж он-то будет рад, а Шенон у меня теперь попляшет. Теперь я им задам жару, теперь тут всем заправлять будем мы. Со мной поедут Билл, Джо, Нэш, ну и хватит. Переночую у мормонов и через Небраску, Миссури, Огайо ворвусь в Вашингтон как ураган. Нужно, чтобы трое моих индейцев ехали со мной до федеральной столицы, мы въедем туда на конях. Только бы мормоны переправили
Ах! Честные люди, смелые люди…
Он так спешит, что даже не предупреждает об отъезде сыновей и, только уже прыгнув в седло, кричит Мине, прибежавшей с задних дворов: «Скажи молодцам, что я еду в Вашингтон! Мы победили, мы победили! Делу конец. Объясни им все. Пошли к ним Марше. Теперь все в порядке. До встречи, моя расчудесная, до скорого!»
И он во весь опор устремляется вперед, в Сьерру, а за ним следом скачут трое верных индейцев.
Иоганн Август Сутер бросает все.
Он сам подписывает себе приговор.
Маленький отряд скакал весь день, всю ночь и весь следующий день. Это предел сил, дальше легко загнать лошадей. На вторую ночь, около трех утра, Сутер с тремя индейцами выбираются из густых лесов и въезжают на пост миссии, построенный падре у горного перевала. Ночь темна. На небе ни звезды. Тяжелые тучи рассечены хребтом Сьерры. Люди и кони падают от усталости.
Отец Габриэль взошел на сложенную из камней террасу, которая служит ему маленькой часовней. Вокруг него столпились индейцы — мужчины, женщины, дети. Все смотрят в одну сторону. Полыхает горизонт на северо-западе. Низко нависшее небо полностью охвачено огнем.
— Господь милостив! Ты ли это, капитан? — кричит отец Габриэль.
— Генерал! Генерал! — восклицает Сутер, соскакивая с коня. — Они произвели меня в генералы! Теперь делу конец, я победил. Судья Томпсон признал меня правым. Я выиграл мой процесс. Дело в шляпе. Я срочно скачу в Вашингтон заверить приговор. Страна наша. Мы сможем работать. Теперь все пойдет как по маслу.
— Господь милостив! — снова повторяет отец Габриэль. — Я тревожился о тебе, взгляни на это большое зарево вдали.
Сутер оборачивается.
Там, далеко-далеко, большое зарево захватило все небо и то и дело лижет его красными языками. Это не лесной пожар, ведь там сплошные равнины; вспыхнула не прерия, потому что еще не лето и далеко до сильной засухи; и тем более не посевы, ибо полевые работы еще не начинались. Сомнений нет: горит Эрмитаж!
— Ах, ублюдки!
Сутер вскакивает на коня, резко берет под уздцы, разворачивается и во весь опор несется домой.
Вердикт судьи Томпсона едва успели предать гласности, как он уже всполошил весь город. В темных переулках сбиваются шайки, бары и салуны захвачены орущей пьяной толпой. Вспыхивают жаркие ссоры. Кричат случайные ораторы. Винокуры предлагают выпить на даровщинку, водка на рынках льется бочонками. Люди начинают угрожающе роптать. У Сутера слишком много врагов. Эмиссары его противников подстрекают народ, и все законники, объединившиеся с ними против него, призывают к сплочению и вооруженной борьбе. По всем кварталам прокатывается волна митингов. К вечеру в Сан-Франциско вспыхивают серьезные беспорядки. Сжигают Дворец правосудия, сносят здание Судебной канцелярии, уничтожают архивы, штурмом берут тюрьмы. Чернь призывает линчевать судью Томпсона. На следующее утро восстанием охвачен уже весь штат, и тут же возникают вооруженные банды.
Власти бессильны.
Те же люди, что так недавно прославляли генерала Сутера, приходили за ним, триумфально несли его, устроили ему чествование и воздали невиданные в истории Соединенных Штатов почести, снова идут к Эрмитажу, на сей раз чтобы на него напасть. Их десятки тысяч, и по дороге к ним беспрестанно примыкают новые отряды. Мужчины вооружены, на телегах везут бочонки с пушечным порохом. Над огромной беспорядочной толпой веет звездно-полосатый флаг, и с криками «Да здравствует Америка!», «Да здравствует Калифорния!» они грабят все, что попадается на пути, не оставляя камня на камне, устраивая страшный погром.
Эрмитаж сожжен, взрывают мануфактуры, заводы, лесопилки, мастерские, мельницы, вырубают фруктовые деревья, протыкают канализационные трубы, стада расстреливают из ружей, а индейцев, канаков, китайцев, не успевших убежать, просто вздергивают там, где их застали. Все, на чем были штемпели и торговые марки Сутера, исчезло бесследно. Плантации предают огню, виноградники выкорчевывают и вытаптывают. Наконец добираются до подвалов с запасами вина. Тут разрушительная ярость толпы перерастает в неистовое бешенство, она убивает, крушит, грабит все подряд, и доходит до такого остервенения, что под чьи-то команды расстреливает артиллерийскими залпами домашнюю птицу. Потом взбираются в Бургдорф и Гренцах, где тоже ровняют все с землей, рушат, обращают в пепел. Ломают шлюзы, мосты и дороги взрывают.
Руины и пепел.
Когда четыре дня спустя после отъезда Сутер возвращается домой, от его громадных предприятий не осталось ничего.
Тоненькие струйки дыма еще выбиваются из — под развалин. Устрашающие стаи грифов и воронов с окровавленными клювами вырывают друг у друга куски падали, скота и лошадей, разбросанных по окрестным полям.
На толстом суку дикой смоковницы раскачивается то, что осталось от Жана Марше.
На сей раз потеряно все.
Навсегда.
Сумрачным взглядом обводит Сутер весь этот разгром.
Иоганн Август Сутер обессилен. Его одолели. Его жизнь, нищета, лишения, вся его энергия и воля, его стойкость, трудолюбие, упорство, его надежды — все пошло прахом. Его книги, бумаги, подручные инструменты, его шпаги, рабочие станки, медвежьи и леопардовые шкуры, меха, моржовые клыки, китовые усы, чучела птиц, коллекции бабочек, висевший на стенах арсенал индейского оружия, склянки с амброй и янтарем, золотым песком, драгоценными камнями, всевозможными минералами превратились в жалкий ворох еще не остывшего пепла.
Все самое дорогое, что составляло жизнь и достоинство человеческое, пущено по ветру, стало дымом и прахом.
У генерала Иоганна Августа Сутера больше нет никакой собственности, все, что у него остается, — дорожная сума да томик Апокалипсиса в кармане.
У него, едва не ставшего самым богатым на свете!
Он долго оплакивает свою судьбу. Он разбит.
И вдруг он вспоминает о детях.
Где они? Что с ними стало?
Тогда он пускается блуждать по округе, от фермы к ферме, из одной деревни в другую. Повсюду насмехаются, издеваются над ним, выказывают презрение. Люди оскорбляют его. Мальчишки бросают в него камни.