Золотое кольцо всадника
Шрифт:
Благодаря дружбе с Фением Руфом я получил заказы на поставку зерна, а мой вольноотпущенник отправился в Иберию, чтобы наладить закупку оливкового масла.
В последнее время мне все чаще приходилось ездить по делам в Остию, и я видел, как быстро растет этот новый город с прекрасными зданиями и площадями. Город мне нравился, и я был не прочь заиметь здесь собственный дом.
Меня уже давно раздражали обвинения Клавдии в том, что я якобы наживаюсь на несчастье людей, получая доходы от домовладений на Субуре [23] и инсул [24] по соседству с цирком на Авентине, и что это — преступление. Она считала, что люди живут там в страшной тесноте, в грязи и нездоровой обстановке, и мне не стоило труда догадаться, что ее друзья, бедняки-христиане, жаловались ей, дабы добиться уменьшения платы за жилье.
23
Субура — одна из центральных улиц в Риме, пользовавшаяся не лучшей репутацией.
24
инсулы — доходные дома, владельцы которых сдавали их. Законом была установлена предельная высота этих зданий — не более пяти этажей. Обычно жилые помещения в инсулах сдавались самым бедным горожанам.
Однако, согласись я понизить арендную плату, спрос на мои дома вырос бы настолько, что другие Домовладельцы тут же обвинили бы меня в преднамеренном бессовестном сбивании цен на жилье.
Я, конечно же, знал, что дома обветшали, но для их ремонта требовались огромные средства, которых мне и так не хватало, ибо именно в этот момент я вложил все деньги да и дополнительные займы в торговые операции с зерном и оливковым маслом Недолго думая, я срочно продал большинство свои домов в Риме и вместо них приобрел на окраина Остии несколько участков под застройку.
Клавдия, разумеется, не одобрила моих действий и обвинила меня в том, что я бросил своих бывших жильцов-арендаторов на произвол судьбы. Дело в том, что новые домовладельцы не стали заниматься ремонтом, а просто подняли арендную плату, дабы поскорее вернуть огромные суммы, уплаченные мне за инсулы.
Мне пришлось довольно грубо возразить Клавдии, заметив, что она ничего не смыслит в финансовых делах, а лишь попусту тратит деньги на бедняков, что не только является расточительством, но даже не прибавляет популярности. Состоятельные христиане, правда, считают своей обязанностью помогать нищим и обездоленным, ничего не требуя взамен, те же, кто эту помощь получает, благодарят за нее одного лишь Христа.
Клавдия в свою очередь упрекала меня за непомерные расходы на мои безбожные театральные представления. Она даже не пыталась понять различия между драматическим спектаклем и представлением с дикими зверями в амфитеатре и совсем не слушала меня, когда я старался объяснить ей, что, занимая должность претора, я просто обязан время от времени устраивать и оплачивать представления для народа, тем более что отец мой — человек весьма состоятельный — заседает в римском сенате. В моем положении, объяснял я, необходима популярность, а также благосклонность и поддержка римлян, ибо преторы ежегодно избираются народным собранием. Христиане к этому почти не имеют отношения поскольку большинство из них — рабы и нищий сброд без гражданства.
Заставить Клавдию замолчать было почти невозможно. В конце концов она довела меня до такого состояния, что я не выдержал и закричал, что она, видимо, вовсе не из рода Клавдиев, ибо старый император был таким страстным поклонником зрелищ в амфитеатре, что не покидал своего места до тех пор, пока дикие звери не разрывали на куски последнего осужденного. И ему было безразлично, что благородные римляне обычно не дожидались этой кульминации и ненадолго выходили из амфитеатра, дабы подкрепиться или провести время в приятной беседе.
Нерон, который был более чувствителен и не выносил вида крови, в первые годы своего правления запретил кровавые зрелища с участием диких животных, а также смертельные поединки и бои гладиаторов.
Чтобы остановить бесконечный поток упреков и нареканий, я, признаюсь, нередко использовал женскую слабость Клавдии. Закрывая ей рот поцелуями и лаская до тех пор, пока она не в силах была больше противиться искушению и со смехом бросалась в мои объятия, я уносил ее на ложе, и, должен честно сказать, мы переживали упоительные моменты. Однако потом Клавдия становилась еще печальнее и даже угрожала, что, если я не женюсь на ней, она пожалуется на меня своей сводной сестре Антонии, будто лишенная всяческого влияния Антония могла мне в чем-то навредить.
Моя страсть к Клавдии возникала спонтанно, и, занимаясь с ней любовью, я не задумывался о последствиях. Будучи отчасти повинен в злоключениях Клавдии, я никогда не забывал о том, что ей пришлось пережить в портовом публичном доме в Мессине, однако, вспоминая об этом, я все же был глубоко убежден в том, что, согласно мудрой пословице, на протоптанной дорожке трава не вырастет.
Тем сильнее было мое удивление, когда однажды после моего возвращения из Остии Клавдия незаметно отвела меня в сторонку и с сияющими гордостью глазами шепнула мне на ухо, что беременна от меня. Я не поверил ей и сказал, что у нее слишком разыгралось воображение или же она страдает от какой-то женской болезни. Я спешно послал за лекарем-греком, который изучал медицину в Александрии, но и ему не поверил, когда врач подтвердил, что Клавдия не ошиблась. Ученый медик заявил, что моча Клавдии вызвала бурное прорастание овсяного семечка, а это — верный признак беременности.
Однажды вечером я вернулся в свой дом на Авентине в прекрасном расположении духа. В этот день я никого не ждал и был непомерно удивлен, увидев в доме обеих дочерей Клавдия — Клавдию и Антонию — и старую Паулину Плавцию, с которой мы не встречались со дня моего отъезда в Анцию. От частых постов она совсем высохла и, как прежде, одевалась во все черное. На морщинистом лице старой женщины неестественным огнем горели прекрасные глаза. По этим огромным сияющим глазам я бы всегда узнал Паулину.
Антония, здороваясь со мной, явно чувствовала себя неловко, но сохраняла надменный вид и высоко держала голову.
Пока в растерянности я лихорадочно раздумывал, должен ли принести Антонии свои запоздалые соболезнования по поводу внезапной кончины ее супруга, тетушка Паулина неожиданно заговорила.
— Ты пренебрегаешь своим долгом и обязанностями по отношению к Клавдии, — строго произнесла она. — Именем Христа я требую, чтобы ты как можно скорее сочетался с ней браком по римскому закону. Если ты не боишься гнева Господа, то гнев Плавциев не может не волновать тебя. И я заявляю: мы не позволим опорочить доброе имя нашей семьи.
— Меня тоже беспокоит твое нечестное поведение по отношению к моей сводной сестре Клавдии, — добавила Антония, — и я вовсе не желаю ей такого супруга, как ты. Но ты соблазнил ее, она забеременела, и тут уже ничего не поделать.
— Неужели и ты поверила в безумную историю о происхождении Клавдии? — с удивлением спросил я. — Ты ведь неглупая женщина, Антония. Император Клавдий никогда не признавал ее своей законной дочерью.
— Только по политическим соображениям, — серьезным тоном пояснила Антония. — Мой отец Клавдий развелся с Плавцией Ургуланиллой, чтобы жениться на моей матери, которая, как известно, была приемной дочерью Сеяна [25] . Клавдия родилась через пять месяцев после развода, и Сеян — дабы защитить права моей матери и не унижать ее достоинства, — посчитал неприличным признать Клавдию дочерью императора, о чем откровенно сказал цезарю. А ты же знаешь, каким влиянием пользовался тогда Сеян. Ведь Клавдий и женился-то на моей матери, дабы добиться его расположения и заручиться поддержкой. Я помню, как мать не раз порицала супруга за недостойное поведение. В то же время о матери Клавдии ходило столько всяких разговоров, а я была слишком горда, чтобы признать Клавдию своей сводной сестрой — пусть даже тайно. Однако с тех пор меня саму столько раз унижали, столько раз мной пренебрегали, что от моей гордости ничего не осталось, и я поняла, что значит быть отвергнутой. Потому хочу хоть как-то загладить давнюю вину по отношению к Клавдии и восстановить справедливость. Я желаю ей только добра.
25
Сеян Луций Элий (20 г. до н.э. — 31 г. н.э.) — фаворит императора Тиберия, префект преторианцев, единственный командир императорской гвардии; по обвинению в государственной измене был свергнут и казнен.