Золотое кольцо всадника
Шрифт:
Там было пусто; никто не осмелился воспользоваться отсутствием хозяев и занять просторные залы, хотя двери оказались не заперты.
Чуть ли не бегом направился я к себе и открыл ларь; деревянная чаша, по-прежнему завернутая в шелковый платок, была на месте.
Я взял ее в руки, и мною тотчас овладел неизъяснимый ужас. Неужели этот предмет действительно способен сотворить чудо? Вдруг именно материнская чаша уберегла наш дом от огня и грабителей? Ведь я давно подозревал, что мой антиохийский учитель Тимай был прав, называя этот кубок «чашей Фортуны». Так и не выпустив реликвию из рук, я без сил рухнул на ложе и тотчас заснул.
Я проспал до самого вечера — до появления звезд
Отблески огня свидетельствовали о продолжающемся пожаре, и все-таки я чувствовал, что худшее уже позади.
Отыскав взглядом в толпе рабов своих людей, я похвалил их за мужество, проявленное при охране дома, — им, мол, наверняка приходилось рисковать жизнью.
Чужих же рабов я убедил поскорее вернуться к хозяевам, которые в этом случае, возможно, не накажут их за бегство.
Тем самым мне удалось несколько уменьшить толпу, заполонившую мой сад, однако с десяток мелких торговцев и ремесленников все же упросили меня разрешить им остаться в моих владениях, ибо они лишились своего имущества, и им некуда было идти.
Среди их близких я заметил стариков и грудных младенцев и не смог, разумеется, выгнать бедолаг на дымящиеся развалины.
Осмотревшись по сторонам, я различил в сумерках уцелевшую колоннаду Капитолийского храма, озаренную сполохами огня. На остывших руинах копошилось множество людей, надеявшихся найти золотые слитки.
Как я потом узнал, именно в тот день Тигеллин приказал солдатам охранять фундаменты и остовы уничтоженных пожаром домов, дабы обеспечить в городе надлежащий порядок. Даже хозяевам запрещалось бродить по родным руинам.
Служители нашего зверинца вынуждены были стрелять из луков, чтобы отгонять от запасов воды и пищи охотников поживиться ими.
Кто-то украл несколько антилоп и оленей, живших в открытых вольерах; зубра, к счастью, тронуть побоялись.
Все римские термы были разрушены, и потому Нерон решил завершить свое второе поэтическое выступление, купаясь в священном пруду. Он сильно рисковал, ибо вода там стала мутной и грязной, однако цезарь отличался физической выносливостью и прекрасно плавал. Впрочем, люди не одобрили этого, а многие даже уверяли, будто император виновен не только в поджоге Рима, но и в том, что вода Тибра теперь непригодна для питья.
Когда начался пожар, Нерон находился в Анции; те же, кто желал взбудоражить народ, разумеется, не упоминали об этом.
Прежде мне уже не раз приходилось восхищаться сноровкой и изворотливостью, с какими городские власти справлялись с трудностями, но в этот раз они просто превзошли себя. На месте уничтоженных пожаром зданий на удивление быстро вставали новые, и многочисленные погорельцы получали жилье и небольшие деньги на обзаведение хозяйством.
Всем провинциальным городам велели посылать в столицу одежду и домашнюю утварь. Суда, обычно перевозившие пшеницу, использовались для переправки щебня, который ссыпали в приморские болота.
Цену на зерно снизили до двух сестерциев — дешевле и вообразить было нельзя.
Рельеф города менялся на глазах: прежние впадины засыпались, пригорки и небольшие возвышения сравнивались с землей. Мечтая о новой огромном дворце, Нерон оставил для себя участок между Палатином, Целием и Эсквилином [31] ; выгоревшие территории предназначались для возведения красивых зданий, причем старый план Рима во внимание не принимался. Власти давали деньги тем гражданам, которые соглашались быстро построить себе жилища, подчинившись новым архитектурным правилам; те же, кто сомневался в своих силах, вообще лишались права на заем и строительство.
31
Палатин, Целий, Эсквилин — три из семи римских холмов.
Все дома было приказано делать каменными, не выше, чем в три этажа, со сводчатыми галереями, глядящими на улицу, и с бассейном во внутреннем дворике.
Подача воды особым образом регулировалась, так что состоятельные люди должны были отказаться от прежних привилегий и привычек и начать экономить при поливе садов и купании в термах.
Меры эти были разумными и вынужденными, но вызывали серьезное недовольство горожан, причем не только знатных. Например, многих раздражали широкие, залитые солнечными лучами улицы. Конечно, они были куда безопаснее узких и извилистых улочек старого Рима, но зато совсем не имели укромных уголков — негде было спрятаться от зноя, негде поцеловаться и пообниматься влюбленным. Пожилые люди ворчали, что будет заключаться большое количество вынужденных браков: ведь все знают, что случается, когда молодые люди оказываются наедине в скрытом от нескромных взоров помещении.
Провинциальные города и их богатые жители слали пожертвования для восстановления столицы, но это была капля в море, и вскоре, как и предсказывал мой отец, сильно выросли все налоги, что привело тысячи жителей империи на грань разорения.
Нерон намеревался возродить все погибшие в огне цирки, храмы и театры, а это стоило таких Денег, что, пожалуй, наша страна должна была бы отказаться от самого необходимого, чтобы осуществить сей грандиозный замысел. Когда же стало известно о размерах тех участков, которые император собирался забрать себе, чтобы построить там величественный роскошный дворец, по городу с новой силой поползли слухи: Нерон, мол, сам поджег свою столицу, надеясь отхватить себе побольше пустошей, что появились на месте сгоревших и разрушенных стенобитными орудиями лавок торговцев зерном.
Ближе к осени прошли сильные ливни, смывшие с руин копоть. День и ночь бесконечные вереницы воловьих упряжек везли в город строительный камень. Повсюду раздавались шум и крики рабочих, трудившихся даже в праздники, чтобы поскорее закончить работы, и римляне, привыкшие к частым цирковым представлениям, нарядным шествиям и обильной еде, роптали все громче. Им было голодно и томительно скучно.
Горожане стали забывать о сословных различиях, сплоченные общей бедой и недовольством. Порой даже консулы возвышали свой голос на площадях, расписывая в красках многочисленной публике, как оскорбляли их пьяные преторианцы, выгоняя из домов и поджигая последние по приказу императора.
Многие откровенно выступали против христиан (не делая при этом различия между ними и всеми евреями) и рассказывали, что сектанты веселились и пели гимны, бегая по охваченному пламенем городу. Странным казалось и то обстоятельство, что еврейский квартал на другом берегу Тибра, как и прочие районы, населенные иудеями, совсем не пострадал от пожара.
Людей давно уже раздражали независимость евреев, их стремление не смешиваться с горожанами других национальностей, их десять синагог, а также их совет, имеющий право судить по иудейским законам. Евреям даже разрешалось не помещать в своих молельнях изображение императора; ну, а то, что все они — ярые колдуны и маги, было общеизвестно.