Золотое кольцо всадника
Шрифт:
Я подумал, что, пожалуй, не стоит напоминать ей о том, что это именно она пришла ко мне на ложе и настойчиво просила сделать из нее честную женщину, вступив с нею в брак. К счастью, секретные документы, остававшиеся в хранилище весталок, погибли во время пожара, и государственные архивы сгорели тоже и, следовательно, я мог не опасаться, что о моей тайной женитьбе станет известно. Так что я благоразумно промолчал, тем более что в словах твоей матери прозвучало очевидное желание помириться со мной.
Клавдия незамедлительно изложила мне свои условия. Я должен был, насколько это позволила бы моя безбожная натура, изменить к лучшему свой образ жизни, а также попросить у христиан
— Если ты не думаешь обо мне и моей репутации, то подумай по крайней мере о своем сыне и его будущем, — сказала Клавдия. — Твой сын — один из немногих римлян, в чьих жилах течет кровь Юлиев и Клавдиев. Ради него ты должен занять достойное положение в обществе, и тогда он, быть может, не узнает о твоем постыдном прошлом.
Клавдия полагала, что я стану противиться этому изо всех сил, — ведь я вложил в зверинец и своих диких животных много денег, и за мои спектакли в Деревянном амфитеатре зрители всегда награждали меня бурными овациями. Так что я оказался в очень выгодном положении и мог торговаться с ней относительно нашего будущего.
Я уже и сам твердо решил оставить зверинец, хотя, конечно, вовсе не из-за избиения христиан. Я с самого начала был противником казни, но обстоятельства сложились так, что мне пришлось подчиниться воле Нерона и блеснуть своими талантами организатора, хотя времени на подготовку было в обрез. До сих пор я не понимаю, отчего я должен стыдиться той роли, которую мне пришлось сыграть в печальной истории с казнью христиан.
Самым трудным из предстоящих мне испытаний казался разговор с моей первой женой Флавией Сабиной. Нам надо было еще раз обсудить наши финансовые дела, ибо теперь, когда я не чувствовал на своем горле железной хватки страшного Эпафродия, мне совершенно не хотелось отдавать ей половину моего состояния. Должен признаться, что мысль об этом вызывала у меня прямо-таки отвращение.
Поскольку у меня родился сын, которого я с полной уверенностью мог назвать своим, я также считал несправедливым, что не имеющий ко мне никакого отношения пятилетний сын Сабины Лауций унаследует столько, сколько ему будет положено по закону. Я ничего не имел лично против Лауция, но с каждым годом он становился все более темнокожим и курчавым, и я уже стыдился того, что мне пришлось разрешить ему носить мое имя.
С другой стороны, я прекрасно знал, что великан Эпафродий был игрушкой в руках Сабины, которая могла, не раздумывая, приказать ему покончить со мной, если наши торги затянутся и я в своих требованиях зайду слишком далеко. Однако я придумал превосходный план, и, осуществись он, я разом избавился бы от всех сложностей. Для пущей верности я даже обговорил его с Сабиной.
Эпафродий получил права свободного человека и римское гражданство от самого Нерона задолго до того, как у меня появилась мысль о его связи с Сабиной. Конечно, прежде Сабина делила ложе и с другими дрессировщиками, но после нашего развода Эпафродий, кажется, стал у нее единственным, и иногда она позволяла ему бить себя, получая от этого, я полагаю, некое непонятное мне удовольствие.
Итак, я решил отдать Сабине весь зверинец вместе с приписанными к нему рабами, животными, контрактами и прочим и предложить Нерону назначить Эпафродия управляющим на мое место. Эпафродий давно стал римским гражданином, что было необходимым условием для получения любой должности, но для меня было важно, чтобы мой преемник, как и я, состоял в рядах всадников.
Если бы я сумел уговорить Нерона впервые за всю историю Рима внести африканца в список всадников, то Сабина получила бы возможность законным
Однако я превосходно знал Нерона и частенько слышал, как он хвалился, что для него нет ничего невозможного. Император любил примерять маску вольнодумца и говорить, будто темная кожа или даже еврейская кровь не служат помехой для получения высокой государственной должности. В африканских провинциях многие негры давно уже стали всадниками — благодаря своему богатству или военным заслугам.
Так что требования Клавдии вовсе не шли вразрез с моими собственными желаниями, но для вида я принялся горько сетовать и мрачно предрекать, что Нерона непременно оскорбит мой отказ от этого ответственного поста, доверенного мне самим императором. Я заверял ее, закатив глаза к потолку, что мне грозит высочайшая немилость, а то и смерть, ибо нрав Нерона ей хорошо известен, и что я все же готов жертвовать собой ради нее и нашего ребенка.
Клавдия с улыбкой ответила, что мне не следует больше беспокоиться о благосклонности Нерона, поскольку последний вряд ли простит мне то, что я женился на ней и произвел на свет внука императора! Клавдия. От этого ее замечания по спине у меня пробежали мурашки, но тут она милостиво согласилась показать мне тебя, раз уж мы помирились.
Ты был прелестным невинным младенцем; глядя! своими синими глазками мимо меня куда-то вдаль, ты крепко вцепился своими маленькими пальчиками в мой большой палец, будто желал побыстрее лишить меня золотого всаднического кольца. Как бы! то ни было, ты тотчас завладел моим сердцем; ничего подобного я прежде никогда не испытывал. Ты — мой сын, и с этим тебе придется считаться.
Вскоре я решился. Собрав все свое мужество, я попросил Сабину и Эпафродия с Лауцием пойти co мной на аудиенцию к Нерону в отстроенную часть Золотого дома. Время, как мне казалось, я выбрал наилучшее — послеполуденное, когда Нерон, пообедав и приняв освежающую ванну, обычно пил и предавался всевозможным удовольствиям. Художники еще не завершили фрески, а круглый пиршественный зал, сияющий золотом и белизной слоновой кости, был закончен лишь наполовину.
Нерон как раз разглядывал проект гигантской статуи. Это была статуя самого императора, которую предполагалось установить перед дворцовым вестибюлем. Он показал мне рисунки и познакомил меня со скульптором, причем так, будто я был ровня этому каменотесу. И все потому, что цезарь в своем тщеславии мечтал о скорейшем завершении работы. Впрочем, я не обиделся, наоборот, порадовался, что Нерон находится в хорошем расположении духа.
Он охотно отослал мастера, когда я попросил о беседе наедине, а затем виновато посмотрел на меня и потирая подбородок, признался, что тоже хотел бы обсудить со мной кое-что. Он, мол, все откладывал этот разговор из опасения вызвать мое недовольство.
Для начала я напомнил ему, сколь долго и преданно служил я Риму, занимаясь управлением зверинцем, закупкой и дрессировкой диких зверей и теша их выступлениями публику, а затем перешел к тому, что придется мне отказаться от поста управляющего, ибо эта ноша мне больше не по силам. Подходит к концу строительство Золотого дома и нового зверинца, напомнил я императору, я боюсь не справиться с огромной работой, требующей тонкого художественного вкуса, и потому прошу цезаря освободить меня от должности.