Золотое кольцо всадника
Шрифт:
По правде говоря, мне приходилось очень нелегко. Мужественное поведение христиан на арене Ватиканского цирка и их бесчеловечная казнь, вызывавшая отвращение у нашей изнеженной молодежи, уже приобщившейся к греческой культуре, неожиданно пробудили в кругу знати, которая не поверила обвинениям Нерона, тайное сочувствие к пострадавшим. В результате я рассорился со многими, как мне казалось, верными друзьями.
Недоброжелатели распространили слухи, будто я злонамеренно обвинил своего сводного брата Юкунда в приверженности к христианскому учению, боясь лишиться большой доли отцовского наследства. Говорили, что мой отец, который якобы давно уже отрекся от меня по причине моего недостойного поведения,
Вот так, лживо и враждебно, судачили на мой счет в римском обществе, а что говорили обо мне христиане — я могу только гадать. Естественно, я старательно избегал их, дабы не быть заподозренным в благосклонности к всеми презираемым сектантам.
Многие были столь враждебно настроены, что даже не скрывали своего ко мне отношения, и я не мог показаться на улицах без внушительной охраны. Даже Нерон решил, что неплохо будет публично объявить следующее: хотя император и продемонстрировал гражданам, каким суровым он может быть при необходимости, сейчас он всерьез подумывает о возможности отмены смертной казни по всей стране. После того, как такой закон будет принят, никого, даже в провинциях, не станут приговаривать к смерти, каким бы ужасным ни было его преступление. Виновные будут использованы на тяжелых работах по восстановлению столицы после пожара, в основном, на строительстве нового дворца Нерона — который стал теперь называться Золотым домом, — а также его Большого цирка.
Такое заявление объяснялось отнюдь не мягкостью характера и не человеколюбием. Нерон начинал испытывать серьезные денежные затруднения, и ему нужна была бесплатная рабочая сила для самых трудоемких и опасных работ. Сенат утвердил этот императорский указ, хотя при его обсуждении многие сенаторы выступали против отмены смертных приговоров и высказывали опасение, что это приведет к росту преступности и еще большему забвению заветов предков.
Общие раздражение и недовольство были вызваны не только наказанием христиан. Оно послужило лишь предлогом для многих людей, желавших дать выход своей ненависти к властям. Главная причина заключалась в том, что именно в это время все слои общества в полной мере ощутили тяжесть налогов, собираемых для восстановления Рима и осуществления строительных проектов самого Нерона. Цена на зерно, разумеется, поднялась после принятия первых же чрезвычайных мер, и даже рабы возроптали, почувствовав, как постепенно уменьшаются их порции хлеба, чеснока и оливкового масла.
Естественно, вся огромная Римская империя могла бы справиться с возведением Золотого дома — ведь Нерон поступил весьма разумно и распределил всю работу на несколько лет, хотя и подгонял всячески строителей.
Он сказал, что для начала его удовлетворил бы небольшой пиршественный зал и несколько спален, а также не слишком роскошная галерея для приемов. Но, к сожалению, Нерон ничего не смыслил в цифрах и, как это свойственно людям с эмоциональным, артистическим складом характера, не имел терпения выслушивать то, что ему объясняли зодчие и счетоводы. Он брал деньги всюду, откуда мог их достать, нимало не задумываясь о последствиях.
Вдобавок ко всему он выступил как певец и актер в нескольких театральных представлениях и пригласил простолюдинов быть на них зрителями. Он самонадеянно полагал, будто удовольствие слушать его великолепный голос и видеть его на сцене в различных ролях заставят римлян забыть о понесенных ими немалых материальных потерях, которые покажутся им просто ничтожными в сравнении с великим искусством. Но, рассчитывая на такой прием, он глубоко заблуждался.
Для
Заботясь о твоем здоровье, я почти три месяца удерживал Клавдию в Цере, где целебный воздух был исключительно полезен ребенку и молодой матери. Я не слишком внимательно читал сердитые письма Клавдии и просто отвечал, что привезу ее и тебя в Рим, как только позволят обстоятельства и как только я сочту это возможным с точки зрения безопасности.
На самом же деле после памятного циркового спектакля христиан почти не преследовали, если, разумеется, они вели себя совершенно безукоризненно. По вполне понятным причинам они были очень напуганы, хотя и считали массовую казнь случайностью, и держались тихо и незаметно.
На своих же тайных собраниях в подземельях они вскоре вновь начали ожесточенно спорить, вопрошая друг друга, почему осужденных оказалось так много и почему последователи Павла обвиняли последователей Кифы — и наоборот. Это неизбежно привело к тому, что они разделились на несколько партий, причем слабых духом охватило отчаяние, ибо они уже больше не знали, какой путь ведет в царство Христа. Сторонясь фанатиков, эти люди замкнулись в собственном одиночестве.
В конце концов Клавдия самостоятельно возвратилась в Рим, сопровождаемая слугами-христианами и теми беженцами, которым я в свое время предложил укрыться в моем поместье в обмен на их небольшую помощь по хозяйству.
Я поспешил навстречу жене с радостными восклицаниями, но она даже не показала мне младенца, приказав няне отнести тебя в комнаты — подальше от моего дурного глаза. Она тут же отдала распоряжение слугам окружить наш дом, дабы я не смог покинуть его.
Я должен признаться, что, посоветовавшись с богами и моим духом-хранителем, я даже какое-то время опасался за свою жизнь, ибо помнил, что твоя мать была дочерью Клавдия и унаследовала безжалостный и капризный характер этого императора.
Но после осмотра дома Клавдия, к счастью, повела себя относительно здраво и сказала, что хочет серьезно со мной поговорить. Я заверил ее, что ничто в мире не доставит мне большего удовольствия — при условии, разумеется, что из помещения вынесут все тяжелые сосуды и острые предметы.
Как я и предполагал, Клавдия назвала меня наемным убийцей, чьи руки по локоть замараны кровью невинных жертв, и заявила, что смерть Юкунда целиком на моей совести и что сейчас он как раз рассказывает Господу о моей вине. Еще она добавила, что Иисус из Назарета наверняка накажет меня, ибо терпеть не может убийц.
Она по-прежнему считала мальчика моим сводным братом, и я, знавший, что женщины зачастую бывают куда проницательнее мужчин, обрадовался этому обстоятельству. Огорчили же и оскорбили меня слова Клавдии о том, что я виноват в самоубийстве тетушки Лелии. Однако я сдержался и сказал только, что прощаю ей эти злые наветы, а также посоветовал спросить, например, Кифу о том, сколько я сделал для христиан вообще и для его, Кифы, вызволения из лап Тигеллина, в частности.
— Ты не должна верить только Прискилле и Акиле и другим, чьи имена я даже не буду упоминать, — добавил я. — Я знаю, что все они последователи Павла. И не забудь, кстати, что в свое время я помог Павлу избежать многих неприятностей. Нерон сейчас совершенно позабыл о христианах, и в этом есть и моя заслуга.
— Я слушаю того, кого хочу, — сердито ответила Клавдия. — А ты всегда изворачиваешься. Я не знаю, как я смогу жить дальше с человеком, который не гнушается убивать моих единоверцев. Больше всего на свете я жалею о том, что ты — отец моего ребенка.