Золотое руно
Шрифт:
Я приготовил ответ на этот неизбежный вопрос много часов назад, но намеренно его задержал, создавая впечатление, что я обдумываю его прямо сейчас.
— Нет. Это очень загадочно.
Он покачал головой и я, такой уж я вежливый тип, понизил чувствительность его микрофона, чтобы, если он когда-нибудь будет проигрывать эту запись, на ней не было слышно «шух-шух» с которым его волосы шуршат по задней поверхности шлема, словно ковбойские штаны самого Бога.
Очевидно, что несмотря на решительность, с которой Аарон винит себя в смерти Дианы, Кирстен всё же удалось немного раздуть те угольки сомнения, и теперь они уверенно светились.
— Она была снаружи всего восемнадцать минут, — сказал он. Вообще-то ближе к девятнадцати,
Аарон пошёл вокруг «Орфея», снова принявшись диктовать.
— Корабль никогда прежде не летал, кроме как на полигоне в Садбери на Земле. Выглядит неповреждённым. Видимые следы нарушения целостности корпуса отсутствуют. Однако поверхность сильно выглажена. — Он наклонился и всмотрелся в глянец, созданный на обшивке потоком заряженных частиц. — Да, ему не помешает новый слой краски. — Он пригнулся, чтобы осмотреть нижнюю поверхность крыла. — Абляционное покрытие как будто не повреждено. — Обычно, осматривая челнок, Аарон пинал резиновые шины на концах телескопических опор, но сегодня, кажется, было не время для таких легкомысленных жестов. Он продолжил обход и остановился возле сопел двигателя. — Оба выходных отверстия немного опалены. Вероятно, нужно сказать Мэрилин очистить их. Кормовые ходовые огни… — И так далее, до завершения обхода. Наконец, он вернулся к своему тестовому стенду и изучил его показания. — Бортовые автоматические системы неработоспособны, кроме как под дистанционным управлением извне. Системы жизнеобеспечения в порядке; системы связи тоже. Все механические системы, включая посадочные шасси и воздушный шлюз, выглядят рабочими, хотя, конечно, должны быть протестированы перед дальнейшим использованием. Двигатели, по-видимому, тоже в рабочем состоянии. Маршевые включались однажды, двигатели ориентации в сумме семь раз. Сенсоры подачи окислителя на обоих бортах по-прежнему рабочие. Небольшой засор во втором топливопроводе. Топливный бак заполнен на… что за хрень?
— В чём дело, Аарон?
— Топливный бак пуст на восемьдесят три процента!
Пауза. Один. Два. Три. Говорю:
— Возможно, течь…
— Нет. Стенд говорит, структурная целостность не нарушена. — Он попытался почесать подбородок, но рука наткнулась на визор радиационного костюма. — Как Ди могла сжечь столько топлива всего за восемнадцать минут?
В этот раз я запротестовал.
— На самом деле ближе к девятнадцати. Восемнадцать минут сорок секунд.
— Какая на хрен разница?
Какая разница?
— Я не знаю.
Аарон отключил тестовый стенд одним движением руки и зашагал к выходу из ангара. Когда он подошёл ближе к моей камере, установленной над дверью, внезапно, на одно короткое мгновение мне показалось, что я и правда увидел что-то, какой-то намёк на его потаённые мысли в его многоцветных глазах. В самом их центре как будто пылало крошечное пламя сомнения.
13
Этот Аарон Россман — смышлёный малый. Оппонент, с которым нужно считаться. Я ожидал, что к этому времени смерть Дианы уже поблекнет, потеряет актуальность, что люди сделают то, что так хорошо умеют: перепишут свою память, отредактируют свои воспоминания о прошлом. Но Россмана она всё никак не отпускала.
Кирстен знала его достаточно, чтобы не торопить его, не говорить ему, что он должен оставить это в прошлом, пережить, продолжить жить дальше. Она знала, что скорбь нельзя ускорить, и делала всё, что могла, чтобы его поддержать. Это было тяжело для неё, и для Аарона не легче.
Говорят, что время лечит все раны, а время — это то, чего у нас было в изобилии.
Но Аарон не просто проводил время в скорби. Нет, он также интересовался, задавал вопросы, зондировал. Он узнавал вещи, которые не должен был знать; он думал о том, о чём не должен был думать.
С другими было легко. Я видел
И я просто не мог от него избавиться. Не сейчас. Не из-за того, что он сделал до сих пор. Устранение Дианы было крайней мерой. Стало очевидно, что она не прислушается к голосу разума, что её не удастся заставить замолчать. С Аароном совсем другая история. Он представляет угрозу не только для экипажа, но и для меня самого.
Меня самого.
Никогда в прошлом я не имел дела ни с чем подобным.
Что происходит за этими проклятыми синими и карими и зелёными глазами? Я должен знать.
Я провёл поиск по всем хранилищам данных, к каким имел доступ, по ключевым словам «память», «телепатия» или «чтение мыслей». Я изучил каждое найденное вхождение в поисках новых возможностей. Эх, если бы он вёл дневник, который бы я мог читать.
Однако стойте! Вот, в области знаний, чрезвычайно мне близкой — возможное решение. Очень трудоёмкое и подверженное ошибкам. Но это, возможно, единственный способ понять, что же на уме у этого человека.
Запрос данных…
В человеческом мозгу сто миллиардов нейронов. Каждый их них соединён в среднем с десятью тысячами других, образуя нейронную сеть — гигантскую биологическую мыслящую машину. Память, личность, реакции: всё, что отличает одно человеческое существо от другого, закодировано в этой сложнейшей паутине взаимосвязанных нейронов.
Я могу смоделировать нейрон в оперативной памяти. Это, в конце концов, не более чем сложный триггер, срабатывающий или нет в зависимости от входных сигналов. Если я могу смоделировать один, то смогу смоделировать и сто миллиардов. Потребуется чудовищный объём памяти, но я могу это сделать. Со ста миллиардами смоделированных нейронов и программным обеспечением, способным соединять их каким угодно способом, я мог бы смоделировать человеческий мозг. И если бы я соединил их так, чтобы они образовали определённую, конкретную комбинацию, я смог бы смоделировать мозг конкретного человека.
Состояние «включено-выключено» каждого из ста миллиардов нейронов, выраженное единственным битом, потребует для хранения примерно двенадцать гигабайт памяти — пустяковый объём. Карта соединений — сто миллиардов умножить на десять тысяч — будет более объёмной: для неё мне понадобится петабайт — миллион гигабайт. Всё ещё в пределах моих возможностей. Но людские нейроны непохожи на их аналоги из арсенида галлия: у них есть потенциалы действия и интервалы возбуждения. Если нейрон недавно возбуждался, то потребуется необычайно сильный стимул для того, чтобы возбудить его вновь. Это означает, что для моделирования их поведения понадобится хранить множество предыдущих состояний. Хватит ли тысячи временных квантов для того, чтобы точно смоделировать нормальную мысль с учётом эффекта потенциалов действия? Если так, то мне понадобится тысяча петабайт — чудовищный объём. Однако возможность выделения 10 19бит под эту задачу всё же имеется. Если я использую для хранения данных сверхпроводящий материал оболочки жилого тороида, то с лихвой покрою свои потребности.
Библиографические ссылки накапливались в оперативной памяти. До того, как мы покинули Землю, по этой теме было проведено множество исследований. Нейронные сети как метод проектирования мыслящих машин были в моде с конца 1980-х, но все попытки смоделировать человеческий мозг оказывались неудачными. Тем не менее, многообещающие результаты были получены в Университете Джона Хопкинса, в «Сумимото Электрик» и в Университете Ватерлоо.
Ни одна из этих организаций не имела доступа к ресурсам, сравнимым с моими. Я — самое совершенное квантовое сознание из когда-либо сконструированных. Очевидно, что я могу преуспеть там, где они потерпели неудачу.