Золотое солнце
Шрифт:
Шаг — и я смешалась с этой безмолвной толпой, и никто даже не заметил, что девушек, облаченных в зеркальный блеск, стало на одну больше. Только бы этой, идущей впереди, или кому-то другому не пришло в голову пересчитать нас на входе...
Коридор, идущий чуть под уклон, неожиданно стал прямым. Я почувствовала, что грань, за которой мое магическое зрение было бессильно, — рядом.
Вот, оказывается, в чем дело — у подножия широкой лестницы статуями застыли две женщины с такими же парадными прическами, как и у нашей провожатой. Обе сжимали в руках короткие жезлы странной формы — я не разглядела толком, но вроде бы с одного конца они были заострены и заточены. Храмовая стража, не столько воительницы, сколько колдуньи — непреодолимая преграда для ЛЮБОГО вторжения в святая святых... Кстати, получается, что та, с факелом, тоже стражница, хоть и без жезла — иначе ее прическа была бы другой формы. Я миновала этих двоих с невольной дрожью в коленях, но если они и осознали мое присутствие среди младших жриц, то никак этого не проявили.
Подъем по ступеням сбил мне дыхание. Лестница привела нас в зал с низким потолком, больше всего напоминающий пещеру. Вдоль стен горели десятки свечей, но дальний конец зала все еще тонул в полумгле, и я скорее угадала, чем разглядела в этой глубине два кресла или скорее два трона размерами куда больше, чем необходимо простому человеку... Так вот, значит, как выглядят легендарные Престолы Ула-Лоама и Улу-Серенн!
В этот миг я с поразительной ясностью осознала, что мне нужно любой ценой хоть на миг прикоснуться к тому трону, что предназначен Улу-Серенн, — именно этого недоставало полупроснувшейся во мне силе, чтобы явиться во всей своей полноте!..
И почти в тот же миг цепкая рука ухватилась за мое плечо и вытолкнула меня из толпы жриц, мявшейся на пороге зала-пещеры, назад на лестницу.
— Паршивая тварь! — раздалось шипение над моим ухом.
Я даже испугаться не успела. Обернувшись, я увидела перед собой ту самую стражницу без жезла, что с факелом в руке возглавляла наше шествие по коридору.
— Так вот как ты готовилась к священному действу! Слава Ула-Лоаму и Улу-Серенн, что я обнаружила тебя до начала церемонии и ты не успела ее осквернить!
— В чем моя вина, госпожа? — ошеломленно спросила я, поняв из всего этого только то, что моя маскировка не раскрыта — меня считали жрицей, пусть даже и совершившей какой-то проступок.
— А это уж тебе виднее, в чем. С любовником ты валялась или просто сидела с подружкой за бокалом вина — в любом случае правило о воздержании нарушено.
— Клянусь изначальным обличьем детей Луны — я честно провела сегодняшний день в посте и медитации! — воскликнула я, постаравшись сделать это как можно жалобнее. Самое забавное, что сказанное мною действительно было правдой. Весь сегодняшний день я ничего не ела, только пила воду — от волнения мне кусок в горло не лез. Да и думала, естественно, только о предстоящей мистерии. Правило, правда, велит еще и не покидать территории храма — ну так в том, что я ее не покидала, я и не клялась.
— Ты еще смеешь лгать мне, дрянь! Да не просто лгать, а подкреплять свою ложь священной клятвой! Если ты медитировала у себя в келье, почему от твоих волос пахнет дымом благовоний?
Все во мне так и оборвалось. Со всей отчетливостью я осознала, в чем дело: перед ритуалом переноса я, как подобает, совершила омовение, и мои чуть влажные волосы впитали аромат лилейной коры из курильницы Салура. Прах побери, но ведь этого никак нельзя было избежать — без омовения и воскурений ритуалы вообще не проводятся!
— Молчишь? — усмехнулась зеркальная. Под пляшущими цепочками я не видела ее лица, но тем слышнее была издевка в голосе. — Это хорошо, что молчишь. Значит, стыдишься. Ладно. — Она вздохнула и неожиданно уронила: — Двадцать плетей.
— За что? — невольно вскрикнула я, хотя до этого весь разговор велся полушепотком.
— Пятнадцать, как положено, за нарушение воздержания, еще десять — за ложную клятву, но за осознание вины, так и быть, пяток скину. Итого двадцать. Пошли. — Она вновь цепко ухватила меня за руку.
— Куда?
— К палачу, ясное дело. Не на море же купаться. — Она нехорошо рассмеялась.
Пока она тащила меня какими-то плохо освещенными переходами, я более или менее обдумала произошедшее. С одной стороны, на мистерию я не попала и теперь уже никогда не попаду — без магии мне в келью не проникнуть, а ритуал оставляет нежелательную мету. Но с другой стороны, я все-таки успела увидеть Престолы и понять, что должна коснуться трона Улу-Серенн... Так не проще ли пробраться туда вне всякой связи с какой-то мистерией? Может быть, даже прямо перенестись с помощью ритуала, чтобы не связываться с теми, кто стережет лестницу.
Ну а плети... По здравом размышлении я поняла, что ничего особенно страшного в этом нет. Салур залечит рубцы за одну ночь, а чтобы не почувствовать боль, мне и своей магии хватит. Главное — высекут прямо сейчас, и к рассвету я, так или иначе, вернусь в келью Эззал, откуда меня и выдернет Салур.
Подвальчик для экзекуций мне уже доводилось видеть магическим зрением, равно как и самого палача — крепкого жилистого старика в блестящих штанах из черной кожи. Сейчас он сидел за столом в углу подвальчика и жевал, кажется, вяленую рыбу с ячменной лепешкой. Пламя в его масляной лампе металось, и в неверном свете то вспыхивал, то пропадал полумесяц — такой же, как у всех стариков-жрецов — на стянувшем седые волосы кожаном ремешке.
— Вот, получи, Зан, — с каким-то непонятным мне раздражением бросила поймавшая меня. — Нарушение правила о воздержании, отягощенное... — Она замялась, видимо, пытаясь сформулировать отягощение на пять плетей.
— Сколько? — бесстрастно перебил ее палач.
— Двадцать.
— Имя? — Это уже мне.
— Эззал, — тихо выговорила я, прекрасно зная, что ничем не рискую: о своей отлучке на похороны та отнюдь не кричала на всех перекрестках.
— Сними блузу и ложись на скамью, — произнес Зан столь же бесстрастно и отвернулся к чану, где мокли плети.
Хорошо, что одеяние зеркальных снимается не через голову... Я исполнила требование Зана, ткнулась лицом в сложенные ладони и беззвучно зашевелила губами, возводя на своем теле «незримый щит». Дерево скамьи у самого моего лица было старо, как сам палач, если не старее — темное, выскобленное до гладкости шелка, но с глубокими царапинами, оставленными, по всей видимости, зубами жриц.
Ничего-ничего, когда я доберусь до трона Улу-Серенн, вы ответите мне и за это унижение, прах вас побери совсем!