Золотоискатель

Леклезио Жан-Мари Гюстав

Виктория

Я ищу лодку, которая доставит меня на Фрегат. Поехать на остров, в котором отец когда-то узнал тот, что видел на карте Корсара, толкает меня скорее любопытство, чем истинный интерес. Именно план острова Фрегат навел его на мысль, что карта Корсара намеренно неправильно сориентирована по оси ост-вест и что получить правильное направление можно, повернув ее на сорок пять градусов.

Какой-то черный рыбак соглашается отвезти меня. Это три-четыре часа морем — всё зависит от силы ветра. Я покупаю у торговца-китайца немного печенья и несколько кокосов, чтобы утолять жажду, и мы отправляемся в путь. Рыбак не задал мне ни

единого вопроса и не взял с собой иных припасов, кроме бутылки с водой. Он поднимает косой парус и прикрепляет его к длинному брусу, как делают индийские рыбаки.

Едва миновав выход из бухты, мы снова оказываемся на ветру, и, наклонившись над темной водой, пирога стремительно мчится вперед. Через три часа мы будем на фрегате. Солнце стоит высоко в небе — полдень. Я сижу на табурете на носу пироги, смотрю на море и на темную массу удаляющихся скал.

Мы идем на восток. На натянутом, словно струна, горизонте виднеются другие острова, горы — голубые, ненастоящие. Ни одной птицы не летит вслед за нами. Рыбак на корме стоит опершись о длинный руль.

К трем часам мы действительно добираемся до окружающего Фрегат кораллового барьера. Остров, маленький и плоский, окаймлен песчаным пляжем, на котором растут кокосовые пальмы и виднеется несколько рыбачьих хижин. Мы проходим через узкий пролив в бухту и причаливаем к коралловому молу с сидящими на нем тремя-четырьмя рыбаками. Купаются, бегают голышом по пляжу дети. Поодаль, наполовину скрытый пышной растительностью, стоит заброшенный, ветхий деревянный дом с верандой, рядом — плантация ванили. Рыбак говорит, что это дом г-на Сави. Действительно, этой семье принадлежали некоторые из карт, скопированных отцом. Это их остров, но сами они живут на Маэ.

Я шагаю по пляжу в окружении черных детишек. Они смеются и окликают меня, удивляясь встрече с чужеземцем. По тропинке, что идет вдоль имения Сави, я пересекаю остров в ширину. На другой стороне нет ни пляжа, ни причала — только скалистые бухточки. Остров настолько узкий, что в бурю брызги должны перелетать через него.

Меньше чем через час я возвращаюсь на мол. Ночевать здесь негде, и задерживаться дольше у меня нет никакого желания. Завидев меня, рыбак принимается отвязывать швартов и поднимает на мачту косую рею. Пирога выходит в открытое море. Волны прилива набегают на мол, заливают ноги ребятишкам. Те визжат, машут руками, ныряют в прозрачную воду.

Отец в своих записках исключает возможность того, что сокровище спрятано на Фрегате: слишком мал остров, слишком скудны здесь запасы пресной воды, л е са и прочих ресурсов. Насколько я мог убедиться, он был прав. Здесь нет никакого долговременного ориентира, ничего, что могло бы служить для составления карты. Морские разбойники, бороздившие Индийский океан в 1730 году, не стали бы заходить сюда. Они не нашли бы здесь того, что искали, — атмосферы тайны, которая соответствовала бы их намерению бросить вызов самому времени.

И все же, пока пирога плывет прочь от Фрегата на запад, склонившись под ударами ветра, я испытываю нечто похожее на сожаление. Чистая вода лагуны, голые ребятишки на пляже, старый заброшенный деревянный дом в зарослях ванили — все это напомнило мне времена в Букане. Это мир, лишенный всякой таинственности, — потому-то мне и жаль покидать его.

Что ожидает меня на Родригесе? А вдруг и там, как здесь, нет ничего, кроме песка и деревьев? Море искрится в косых лучах заходящего солнца. Рыбак по-прежнему стоит на корме, опираясь на руль. Его темное лицо не выражает ничего — ни нетерпения, ни скуки. Он смотрит вперед, на растущие силуэты двух утесов — стражей уже потонувшего во мраке порта Виктория.

И вот я снова

в Виктории. Смотрю с палубы «Зеты» на пироги, что снуют взад-вперед, разгружая масло. В горячем, тяжелом воздухе ни ветерка. Отражающийся от зеркальной поверхности воды свет завораживает меня, погружает в мечтательную задумчивость. Я слушаю далекий шум порта. Время от времени в небе проносится какая-нибудь птица, и я вздрагиваю от ее пронзительного крика. Я все же начал писать письмо Лоре, но вот отправлю ли я его когда-нибудь? Мне бы больше хотелось, чтобы она подошла ко мне прямо сейчас и прочитала его через мое плечо. Я сижу по-турецки на палубе, в распахнутой рубахе, с всклокоченными волосами и длинной, побелевшей от соли бородой, как изгнанник, и пишу ей как раз об этом. А еще — о капитане Брадмере, о рулевом, что никогда не спит, о Казимире.

Текут, бесследно исчезая, часы. Я лежу на палубе в тени фок-мачты. Письменные принадлежности и листок бумаги, на котором мне удалось написать всего несколько строчек, убраны в сундучок. Через какое-то время луч солнца обжигает мне веки, и я просыпаюсь. Надо мной все так же синеет небо, а в нем кружит и кричит все та же птица. Я снова достаю лист бумаги и машинально записываю на нем стих, пришедший мне на память, пока я спал:

Jamque dies auraeque vocant, rursusque capessunt Aequora, qua rigidos eructat Bosporos amnes… ^{13}

Потом вновь принимаюсь за письмо — с того места, на котором остановился. А Лоре ли я его пишу? Здесь, в жарком безмолвии рейда, среди искрящихся бликов, когда впереди меня сереет полоска берега и синеют высокие тени утесов, мне приходят на ум совсем другие слова: ради чего я все бросил, ради какой призрачной мечты? Существует ли он в действительности, этот клад, за которым я столько лет гоняюсь в мечтах? Где они, эти сокровища, эти драгоценные камни, ждут ли они и правда в своем подземелье, когда дневной свет заиграет на их гранях? Существует ли на самом деле эта сокрытая в нем сила, способная повернуть время вспять, сделать так, чтобы не было горя и упадка, не было смерти отца в разоренном доме в Форест-Сайде? Может, я единственный, кто обладает ключом к этой тайне, и уже близок к разгадке? Там, в конце моего пути, — Родригес, где всё встанет наконец на свои места. Наконец-то я смогу осуществить ее — старинную мечту моего отца, ту, что направляла его поиски, что не давала покоя мне в детстве! Я единственный, кто может это сделать. Не по собственной воле, нет, но по воле отца, которому уже никогда не покинуть земли Форест-Сайда. Вот что хочу написать я сейчас, но не затем, чтобы послать это Лоре. Я уехал, чтобы положить конец бесплодным мечтаниям, чтобы начать жить. И я доберусь до конечного пункта моего путешествия, я знаю, что должен, обязательно должен что-то найти.

Вот что хотел я сказать Лоре в минуту расставания. Но она сама прочитала это в моем взгляде и отвернулась, чтобы я мог свободно уехать.

Как долго ждал я этого путешествия! Мне кажется, я ни на секунду не прекращал о нем думать. Всё напоминало о нем: шум воды в Тамарене, когда море поднималось в устье реки; зеленые волны, пробегавшие по тростниковым просторам; шелест казуариновых игл на ветру. Я помню однотонное небо над Башней Тамарен и его головокружительный спуск к горизонту в сумерки. Вечерами море становилось фиолетовым и рябым от солнечных бликов. И вот сейчас, когда на рейд у порта Виктории надвигается вечер, мне кажется, что я совсем близко от того места, где небо встречается с морем. Не этот ли знак вел корабль «Арго» на его пути в вечность?