Золотой архипелаг

Незнанский Фридрих Евсеевич

А Александр Турецкий получил сообщение, что Елизавета Карева, адвокат Андрея Акулова, убита. По этому поводу стоило побеседовать со следователем, ведущим дело…

АЛЕКСАНДР ТУРЕЦКИЙ. ПРОБУЖДЕНИЕ, КОТОРОЕ ХУЖЕ СНА

То ли на почве фильма «Игры разума», то ли в результате того, что Ирина заподозрила дорогого мужа в шизофрении, Александру Борисовичу приснился пренеприятнейший сон. Будто он в Генпрокуратуре на совещании, выступает перед залом, набитым важными шишками, в том числе и из правительства и Госдумы. А еще в зале, в первом ряду, он видит того самого брюнета с усиками под Кларка Гейбла, который в последнее время повадился его преследовать.

Турецкий четко знал, что никто, кроме него, брюнета не видит, но также знал и то, что тот на самом деле существует и добивается, чтобы Турецкий перед всем залом опозорился, завалил доклад. Чтобы отвлечь Сашу от доклада, брюнет откалывает всякие смешные и гнусные трюки: становится на голову, машет руками возле ушей, высовывает язык, приспускает штаны, показывая задницу, сизо-белую, как брюхо снулой рыбы… Турецкий мужественно старался не обращать ни на что внимания, но, покончив с докладом, дал себе волю: выскочил из зала и погнался за брюнетом по коридору, такому бесконечно длинному и однообразному, какие встречаются только в архитектуре снов. Брюнет, в попытках спастись от Турецкого, дергал ручки попадающихся по пути дверей, но все они были заперты. Нашлась, впрочем, одна открытая, за которой была комната, заставленная письменными столами, похожая на канцелярию; брюнет влетел туда и, придерживая дверь изнутри, через щель попытался договориться с Турецким:

— Я тут ни при чем: я мелкая сошка… Я ничего против вас не имею… Меня заставили…

— Кто заставил?

— Лучше вам этого не знать…

Сквозь щель было видно, что брюнет в этой служебной комнате не один: за его скрючившейся фигурой сгущались очертания кого-то немыслимого, чудовищного… Будь что будет: лучше смело взглянуть в глаза опасности, чем мучиться неизвестностью. И Турецкий резко потянул на себя дверь. Та подалась неожиданно легко, так что Саша чуть не упал. Но за дверью брюнета не оказалось, и того, чудовищного, там тоже не было. Вместо комнаты — загородный простор, точно на фотообоях: чисто вымытое синее небо с намеком на бледный полукруг радуги, интенсивно-зеленые поля. Но если все так хорошо, откуда этот пронизывающий небеса звук — звенящий, навязчивый? Видно, что-то здесь не к добру: какой-то в этих полях подвох, какая-то ловушка. Едва удержавшись от того, чтобы шагнуть в красивый, но лживый простор, Турецкий проснулся.

Еще несколько секунд по пробуждении звук сохранялся наяву, потом резко прервался. Турецкий, еще не вполне бодрый, недостаточно бодрствующий, чтобы сообразить, что это все приснилось, попытался повернуться на другой бок. Не тут-то было: Ирина Генриховна упорно совала ему телефонную трубку:

— Саша, тебя. Что-то срочное.

— Да! Да, я… Из больницы?.. Отключили искусственную вентиляцию легких?.. — машинально повторял Александр Борисович. Ему казалось, что он по-прежнему спит. Что надо как следует проснуться, и тогда все окажется в порядке. И Игорь Лейкин снова будет жив…

«А в общем, точно мне все приснилось, — думал Саша уже за рулем машины; раннеутренние улицы были еще не запружены пробками, и это единственное обстоятельство, которое радовало. — Те, кто за мной следит, — мелкие сошки; за их спинами скрываются монстры покрупнее. Настолько покрупнее, что способны даже человека в круглосуточно наблюдаемой палате убить, сволочи! А утыкается все в поля Подмосковья. Зеленые, красивые такие поля… Но это на первый взгляд. А на самом деле сплошное минное поле. Не один уже взорвался… Ну, вот как Игорь, мир праху его…»

Несмотря на ранний час, Институт нейрохирургии имени Бурденко уже стоял на ушах. По крайней мере, отделения, возглавляемого Леонидом Сорокиным, это уж точно касалось. В ординаторской, куда набилось много люду, и следственного, и медицинского, шум стоял, будто вороны подрались. В основном «клевали»

рыжеволосую девушку в помятом белом халате. Рыжая отчаянно плакала, вытирая слезы то рукавом, то зеленой тряпкой, в которой с трудом можно было опознать хирургическую шапочку.

— А у меня сессия! — навзрыд выкрикивала она. — Я же еще в институте! И тут на полставки ночной сестрой! Никаких сил не хватит! Не отключала я ничего! Я задремала! На час, меньше — не помню! Просыпаюсь, а тут…

Дальше все потонуло в рыданиях.

— Алла Коледова, наша медсестра, — с почти издевательским спокойствием представил Турецкому плачущую девушку Леонид Сорокин. Несмотря на это напускное спокойствие, профессор Сорокин был вне себя от ярости: только убийства ему и не хватало! — Правда, что касается меня, я сомневаюсь в целесообразности ее дальнейшего пребывания у нас в роли медицинской сестры. Если в начале профессиональной деятельности человек с безобразной халатностью относится к своим обязанностям, такому человеку нечего делать в медицине. Медик — это работа жертвенная. Жерт-вен-ная! Что касается меня, я бы счел необходимым сообщить об этом происшествии в институт, где учится вышеупомянутая Алла Коледова…

От этой угрозы Алла моментально прервала свои рыдания и поочередно посмотрела на профессора и Турецкого вспухшими воспаленными глазами, точно спрашивая, неужели они способны так безжалостно поступить.

— Ну, Леонид Никифорович, зачем же так? — успокоительно молвил Турецкий. — Следствие совсем не жаждет крови Аллы… Аллы Коледовой. Пусть учится на здоровье в своем мединституте: зато наверняка больше никогда не заснет на дежурстве. За одного битого двух небитых дают, верно, Аллочка? Тем более я уверен, что она не отключала эту, как ее, систему вентиляции легких. С Аллой мы после поговорим, и, я полагаю, она вспомнит детали, которые могут навести нас на след. А пока я хотел бы осмотреть место происшествия.

Место происшествия уже осмотрел дотошный полноватый опер Валентин Шохин из утро ОВД, а также Ромов и Малютин, которые поспели в институт Бурденко раньше Турецкого. Судмедэксперты взяли пальцевые отпечатки со всех возможных поверхностей, однако этот метод исследования сулил мало надежды: во-первых, на мохнатом шнуре выдернутого из розетки аппарата ИВЛ вообще не могло остаться отпечатков, если убийца потянул за него; во-вторых, убийца мог быть в резиновых перчатках, что для больницы вполне естественно. В остальном осмотр места происшествия не принес зацепок и неожиданностей. И все-таки Турецкий, по старой следовательской привычке, захотел увидеть все собственными глазами. Попутно размышляя о том, что есть основания возбуждать дело по признакам статьи сто пятой Уголовного кодекса — умышленное убийство.

Светало. Скудный клочок пасмурного неба, прорвавшегося меж двумя корпусами, освещал через забеленное до половины окно палаты койку, где бездвижно покоился Игорь Лейкин, ожидая, когда его отвезут в патологоанатомическое отделение на растерзание судебным медикам. Игорь-балагур, Игорь-спорщик, Игорь-жизнелюб… Железная махина, внутри которой по двум стеклянным цилиндрам двигались поршни, заменявшие Игорю легкие, бездействовала.

— Для отключения искусственной вентиляции легких нужно быть специалистом? — уточнил Турецкий у Сорокина, проследовавшего за ним.

— Ничуть, — развел руками Сорокин. — С первого взгляда видно, что этот прибор относится к системам жизнеобеспечения, без него больной умрет. Выдернуть шнур из розетки — на это хватит ума даже у какого-нибудь уголовника.

Турецкий, значительную часть жизни расследовавший запутанные и хитроумные дела, затеянные уголовниками, придерживался лучшего мнения об их умственных способностях, чем профессор, но спорить с Сорокиным не стал.

— А почему вы уверены, Леонид Никифорович, что речь идет об уголовнике?