Золотой архипелаг
Шрифт:
Адвокатесса говорила быстро, напористо, однако с каким-то посторонним, неуместным подрагиванием голоса. Ивану Андреевичу показалось, что она хочет запричитать, чтобы разжалобить его, но не умеет. С таким решительным мужеподобным лицом, да она просто не знает, как это делается. И расположилась нарочито по-мужски — широко расставив ноги, щеголевато обтянутые брюками, расстегнув дубленку, излишнюю в изрядно натопленном помещении. Прямоугольный предмет, который прежде скрывался под дубленкой, оказался целлофановым пакетом, в котором что-то шуршало. Что там находится, Иван Андреевич не спросил — ему это было неинтересно, даже если бы грозило погибелью. Тем более что гостья уже выкладывала из пакета на стол плотно упакованные, перетянутые поперечными бумажками пачки:
— Здесь
Иван Андреевич молчал. Тяжело и непреклонно. К долларам он демонстративно не прикоснулся, хотя они лежали между ними на обеденном столе… Бойцов мельком подумал, что скатерть после этого нужно будет постирать. А еще лучше выбросить.
— Прольется кровь, Иван Андреевич. — Ему не нравилось, как эта чужая женщина из чужого мира запросто называет его по имени и отчеству, хотя он ей не представлялся. — И в этой крови будете виноваты вы. Акулов сказал мне, что, если дело не выгорит, словом, если я вернусь без документов, у него на этот счет заготовлена беспроигрышная комбинация. Что конкретно он имел в виду, он мне не открыл, но вы понимаете, что речь идет о методах, опробованных в бандитских разборках…
— Уйдите, — сказал Бойцов. Так безразлично, что его реплика даже не делала попытки замаскироваться под просьбу.
— Иван Андреевич, вы по-прежнему не понимаете…
— Все я понял. Уйдите.
Это она ничего не понимала. Таким бесполезно объяснять: и что такое мужская честь, и что такое трусость, и что такое быть председателем колхоза. А еще адвокат называется… На редкость непонятливая штучка! Еще минут пять ему зудила, совала деньги, то пробовала запугать, то взывала к разуму, пока его терпение не лопнуло. Он встал, сгреб со стола деньги, которые с самого начала его раздражали, засунул их ей в ее необъятный пакет и развернул Кареву лицом к дверям. Спасибо, хоть теперь до нее дошло, что ее нежелательное присутствие ничего не изменит…
Провожать Кареву до машины он не стал: во-первых, она и сама, независимо перекинув лямку сумочки через плечо, всем своим видом продемонстрировала, что попытку помощи она теперь расценит как оскорбление. Что он, дурак — навязываться? А во-вторых, подумал: такая пробивная особа, как Елизавета Викторовна Карева, через любой снег проложит себе путь, как арктический ледокол.
Назавтра он, правда, пожалел о том, что не проводил гостью до машины. Пожалел, глядя на почернелое, перекошенное лицо задушенной, после смерти еще более безобразное, чем в жизни, и в то же время словно бы таким страшным образом обретшее правоту: если при жизни вслед Каревой наверняка бросали «Ну и морда!», то от покойников никто не требует, чтобы они были красивыми… Подумалось: а все-таки и она жить хотела. Проводил бы ее, позволил спокойно уехать, глядишь, и осталась бы жива… Но, с другой стороны, возле машины ее наверняка поджидали акуловские сообщники. Хотели немедленно получить документы, а когда увидели, что документов нет, рассвирепели и прикончили несчастную адвокатшу. Бойцов, выскочивший из дома безоружным, ее не спас бы и документы, нужные бандитам, защитить бы не сумел. А значит, все не случайно. Карева перед смертью высказалась правильно: это война. А на войне как на войне, говорят французы.
У законопослушного Джоныча, должно быть, каждое глазное яблоко стало бы размером с апельсин, если бы он услышал, что его друг Иван сознательно дал ложные показания по делу об убийстве. Но что еще оставалось Бойцову? Он чувствовал, что его обложили со всех сторон. У Акулова все куплены сверху донизу, в прокуратуре и в милиции, — в это Иван Андреевич твердо верил. Не удалось купить честного председателя Бойцова, так по акуловскому приказу его засадят в тюрьму, свалив на него убийство Каревой. Потом, возможно, обвинение развалится, но пока что Бойцова постараются вывести из игры. На его место будет избран другой председатель, который окажется менее несговорчивым… Вот какая чепуха получится, если бы Иван Андреевич признался, что Елизавета Карева приезжала к нему. Следовательно, единственное спасение — молчать. Как это ему еще повезло, что Лада с Прошкой гостили у стариков: ну, Ладушка у него еще туда-сюда, не из болтливых, а как ребенку рот заткнешь?
АЛЕКСАНДР ТУРЕЦКИЙ — МИХАИЛ БАЗАРОВ. СОЖАЛЕНИЯ О СЕРГЕЕ ГРИБОВЕ
На очереди стояло еще одно дело, с которым хотел бы разобраться Александр Турецкий. Это было дело о покушении на жизнь одного из вице-президентов компании «Подмосковье-агро». Является ли оно отдельным или примыкает к ряду уже известных убийств? Предстояло разобраться… О потерпевшем Сергее Грибове и о покушении на него рассказывал в это утро Александру Борисовичу Турецкому молоденький следователь Домодедовской прокуратуры юрист третьего класса Михаил Базаров. В отличие от другого Михаила, Ромова, он не был ни энергичен, ни хамоват. Напротив, этот субтильный человечек, похожий на десятиклассника, пришедшего на сложный экзамен, казалось, вот-вот расплачется. Турецкий невольно задумался, что вызывает в нем столь сильную грусть: судьба Сергея Геннадьевича Грибова или присутствие старшего помощника генпрокурора?
— Оказалось, что нападавшие устроили засаду во дворе дома, где проживал Грибов, — горестно кривя малозначительное, с остренькими чертами, лицо, повествовал следователь. — Было это в городе Домодедово. Вообще-то Грибов обладал несколькими квартирами. Но в этот день он ездил в аэропорт Домодедово, проводил жену и дочь на курорт, в Сочи. Поэтому решил переночевать в своей домодедовской квартире. Преступники, видимо, за ним следили…
— Его кто-нибудь сопровождал? Шофер? Телохранители?
— Никто. Он был один. Грибов сам вел машину.
— А-а-а. Спасибо, продолжайте.
— Так вот, Грибов подъехал к дому. Преступники знали, что жертва обычно оставляет свой «мерседес» на заднем дворе. Сюда же выходят окна квартиры Грибова, расположенной на втором этаже. В шесть часов вечера, когда предприниматель был в двух метрах от автомобиля и уже закрыл сигнализацию брелоком, к нему подбежали двое мужчин. Один из них ударил Грибова по голове тяжелым предметом. Он упал, потеряв сознание. А преступники скрылись с места происшествия. Метрах в пятидесяти их поджидала автомашина «Жигули» седьмой модели бежевого цвета. Гангстеры умчались, но проехали лишь квартал. За гаражами бандиты сожгли машину. По горячим следам преступников задержать не удалось. Скорее всего, у них была еще одна машина, припаркованная где-то неподалеку…
На этом месте Базаров прервал свой прочувствованный монолог, как будто слезы подступили у него к горлу. А Турецкий погрузился в принесенные им документы…
Судьба Сергея Геннадьевича Грибова висела на волоске — он мог бы запросто погибнуть, если бы не местные жители, которые потом выступили в роли свидетелей. Это были парень и девушка, расположившиеся на скамейке неподалеку от места событий. Обледенелая, запачканная сигаретным пеплом и птичьим пометом скамейка — место не самое романтичное, однако влюбленные склонны не замечать гнусную прозу окружающей среды. На счастье Грибова, любовь не настолько лишила Вадима и Люду внешнего зрения, чтобы они смогли проигнорировать происходящее у них во дворе… неужели убийство? Вадим, которому присутствие любимой придало необычайную храбрость, вскочил и, не задумываясь о том, что он безоружен, бросился на подмогу, демонстрируя, что собирается расправиться с бандитами. То ли потому, что бандиты действовали стремительнее, то ли потому, что отсутствие у Вадима оружия все-таки исподволь сдерживало благой порыв, — когда он добежал до места происшествия, там остался только распростертый в позе покойника, однако сохранивший пульс и дыхание Грибов. Вадим и Люда вызвали «скорую помощь», дали показания милиции. Но детально описать преступников и орудие нападения они так и не смогли.