Золотой бутон

Уорнер Элла

– Но наш ребенок! – с возмущением и растерянностью воскликнул Говард. Неужели зачатый нами ребенок, его будущее не заслуживают, чтобы ты еще раз все обдумала?

– Я боялась думать об этом, гнала от себя все мысли, – призналась Фейт.

– Но ведь ты же хочешь этого ребенка. Ты сказала… заверила меня…

– Что не собираюсь прерывать беременность? Понимаешь, я не могу этого сделать, Говард. Боюсь, что ты меня снова не поймешь, но я думала об этом ребенке, как о твоем.

– Обвиняя меня в случившемся?

–

Нет! Нет! – В отчаянии от его непонимания Фейт затрясла головой. – Мне казалось… Понимаешь Говард, эта сила, исходящая от тебя… Она затмевает, подчиняет себе все. Я не думала о нем, как о моем ребенке… Даже как о самостоятельном существе… Он был как бы звеном, связью… И я разрывалась между желанием быть соединенной с тобой и страхом перед тем, чем это может для меня закончиться.

– Страхом? Ты боишься выйти за меня замуж?

– Боялась. Теперь уже нет. Неужели ты этого не видишь? Из-за ребенка другого выхода теперь нет. И если ты сделаешь мне больно… это как ловушка.

Я не могу заставить себя позволить тебе уйти и… и в то же время ты обладаешь властью надо мной даже более сильной и зловещей, чем та, что была у отца. Гораздо более сильной.

– Точно такой же властью ты обладаешь надо мной, – хрипло сказал он. Неужели ты этого не осознаешь?

Фейт вздрогнула. Она этого действительно не осознавала. Она об этом даже не думала. Хотя и видела, какую боль причинила Говарду несколько минут назад своим отказом.

– Власть – вещь обоюдная, – уже более спокойно продолжал Говард. – И только от нас самих зависит, как ею пользоваться.

Фейт растерялась. Она еще не сказала Говарду всего, что он должен знать, но обязана это сделать. Больше никакой лжи. Никаких уверток.

– Я хочу тебя, Говард. Очень сильно и очень давно. Сказав, что не собираюсь ложиться с тобой в постель, я просто солгала. Солгала, потому что не хотела, чтобы ты догадался, как много я об этом думаю, как этого хочу.

Хочу тебя, Говард.

Лицо Говарда оставалось совершенно неподвижным. Невозможно было даже понять, слышит он ее слова или нет. После этого невообразимого по своей откровенности признания Фейт чувствовала себя опустошенной и обессиленной, однако желание вернуть Говарда, снова привлечь его к себе, было настолько сильным, что она заставила себя заговорить снова:

– Сегодня, когда ты поцеловал меня под омелой… мне захотелось, чтобы время остановилось. Я даже испугалась, настолько хорошо мне было. А потом ты сказал, что это всего лишь рождественский поцелуй…

– Неправда! – возмущенно запротестовал Говард. – Я сказал, что по обычаю в Рождество мужчина имеет право поцеловать женщину, стоящую под веточкой омелы.

Фейт беспомощно развела руками.

– Выходит, я и это поняла неправильно. Наверное, после всего, что я наговорила и наделала, тебе будет очень трудно поверить…

– Во что мне будет трудно поверить, Фейт?

Она понимала, что поверить в это трудно. Невозможно. Однако все же произнесла эти слова:

– Я люблю тебя, Говард.

И это было правдой. Фейт любила Говарда всей душой, любила со всеми его достоинствами и недостатками, любила до боли в сердце. И то, что он так и не сказал, что любит ее, делало эту боль еще мучительнее. Он не произнес заветных слов даже сейчас – просто стоял неподвижно, глядя на Фейт ничего, казалось, не видящими глазами.

Возможно, он меня не любит и сейчас шокирован моим признанием, подумала Фейт. Но почему его так потряс мой отказ выйти за него замуж? Быть может, все объясняется его уязвленным самолюбием, а не тем, что он любит меня?

Почему я не подумала о такой возможности? Потому что мне необходима. Боже милостивый, до чего же мне необходима его любовь! Без этого я не могу выйти за него замуж.

– Говард… – хрипло прошептала Фейт, с мольбой простирая к нему руки. Если ты меня не любишь…

Лишь тогда он шагнул к ней и, прежде чем Фейт успела шевельнуться, прижал к себе с такой силой, что она слышала, как бьется его сердце, и чувствовала, как ее согревает тепло его тела. Она обвила руками шею Говарда и спрятала лицо на его широкой груди. Все страхи и тревоги мгновенно исчезли, рассеянные пониманием того, что Говард с ней, что он вернулся, что она в безопасности и они снова вместе.

– Никогда больше не бойся меня, Фейт, – нежно прошептал Говард, гладя ее по волосам. – Никогда. Открой мне свое сердце, и я услышу твои мысли. А вместе мы одолеем все.

Он меня простил! – поняла Фейт.

– Быть может, мне следовало сразу это сказать, вместо того чтобы держать в себе, – продолжал Говард, для которого теперь пришла очередь делать мучительные признания. – Мне кажется, мы оба слишком осторожничали, пытаясь на всякий случай защитить себя, обезопасить. Твои отношения с Льюком длились так долго, что я боялся рецидива. Я хотел, чтобы ты полностью освободилась от всяких чувств к нему, от всех воспоминаний, прежде чем я скажу тебе о своих чувствах. – Он вздохнул. – Я люблю тебя уже очень и очень давно, Фейт.

Я даже не помню того времени, когда не любил тебя.

Он меня любит. Все это не только из-за ребенка. И не только физическое влечение или «спонтанная вспышка страсти». Он меня любит. Но…

– Говард, – чуть отстранившись, Фейт подняла голову и с тревогой заглянула ему в глаза, – я не нравлюсь твоей маме. Она не одобрит нашего брака…

Говард помрачнел.

– Вот как… Я подозревал что-то в этом роде. Что именно она тебе сказала?

От неприятного воспоминания Фейт слегка поморщилась.