Золотой человек
Шрифт:
Вот что называется золотыми россыпями.
Но не верьте этим громким словам! Никакая это не золотая россыпь, — здесь царство нужды, нищеты. Те, кто дробит здесь камень в поисках золота, ходят в лохмотьях, едят мамалыгу, живут в лачугах, умирают рано — это беднейшие люди на земле.
Настоящие золотые россыпи надо искать совсем в другом месте!
После операции с поставкой хлеба армии Тимар сразу же стал состоятельным человеком: купил дом на улице Рац, в самом центре города, — на «сити» комаромских купцов, где жила самая знать.
Это никого не удивило.
Золотые слова почившего в бозе его императорского величества Франца I, сказанные им в ответ на прошение одного интенданта о вспомоществовании! «Вол был привязан к полным яслям, почему же он не насытился?» — достойны, как мне кажется, того, чтобы стать карманной заповедью каждого интенданта.
Сколько заработал Тимар на военных поставках — никто толком не знал, но то, что он вдруг стал богатым коммерсантом, бросилось в глаза каждому. Он развил бурную деятельность, и денег у него на все хватало с лихвой.
В коммерции так бывает часто. Здесь самое трудное — заложить первый камень. Первые сто тысяч форинтов добыть действительно трудно, но если они уже в кармане, остальное приходит само собой. Удачливому открывается свободный кредит.
Лишь одного г-н Бразович никак не мог понять.
Он догадывался, что Тимар отвалил более щедрый процент с барыша «заинтересованному лицу», чем тот, который обычно давал он сам: потому, собственно, Тимар и получил привилегию на военные поставки, предоставлявшуюся прежде всегда ему, Бразовичу. Но как Тимар сумел отхватить такой большой куш, он понять не мог.
С того момента, как Тимар пошел в гору и открыл свое дело, г-н Бразович начал усиленно искать дружбы со своим бывшим шкипером. Он приглашал его к себе на приемы, и Тимар охотно являлся на званые вечера в дом Бразовичей. Ведь там он мог видеть Тимею, которая к тому времени уже научилась вести светскую беседу по-венгерски.
Госпожа Зофия теперь тоже благоволила к Тимару и даже однажды сказала Аталии, переходя с визга на шипение, что не мешает, мол, уделить больше внимания Тимару и улыбаться ему поприветливей, — ведь он теперь богат и считается завидной партией. И уж, во всяком случае, стоит больше трех офицеров, у которых нет за душой ничего, кроме франтоватых мундиров и уймы долгов. На что мадемуазель Аталия не преминула ответить: «…вовсе не следует, что я должна выходить замуж за слугу своего отца». Г-жа Зофия без труда догадалась, что началом фразы должно было быть: «Из того, что мой отец женился на своей служанке…» Это прозвучало заслуженным укором для г-жи Зофии: как она посмела оказаться мамашей такой благородной барышни?
В конце вечера г-н Бразович, оставшись за столом наедине с Тимаром, начал усиленно чокаться с ним. Считалось, что Бразович умеет пить, не хмелея. Конечно же, Тимар не выдерживал никакого сравнения с ним, да и где было ему познать эту науку?
Когда оба они уже сильно подвыпили, Бразович, как бы шутя, спросил Тимара:
— Скажи, Михай, только положа руку на сердце, как ты сумел так здорово разжиться на солдатском хлебе? Ведь я сам этим промышлял и знаю, какой здесь можно сорвать куш. И я примешивал в муку отруби и мельничную пыль и знаю, как эта штука делается, когда вместо чистого зерна молотят разное охвостье. Известна мне и разница между ржаной мукой и пшеничной. Но так много, как ты, я никогда не зарабатывал. Что за дьявол тебе помогал? Признайся! Ведь дело-то прошлое.
Тимар, с трудом поднимая отяжелевшие веки и едва ворочая заплетающимся языком, отвечал в шутливой форме:
— Да будет вам известно…
— Обращайся ко мне на «ты», запросто… Зови меня просто по имени…
— Да будет тебе известно, Атанас, что никакого колдовства здесь не было. Помнишь, как я скупил затопленную пшеницу со «Святой Борбалы» по бросовой цене: один форинт за меру? Так вот: я не стал ее распродавать по дешевке мельникам да крестьянам для откорма свиней, как все думали, а сделал иначе: быстро перемолол все зерно, испек хлеб и оптом сплавил военному ведомству по сходной цене.
— Ай да молодец! Вот у кого надо учиться на старости лет! Ай да Михай! Ну, а что, хлеб этот не застревал у солдат в горле?
Михай прыснул со смеха, чуть не захлебнувшись добрым глотком вина.
— Факт, застревал. Что было, то было.
— И никто не пожаловался в интендантство?
— А хотя бы и пожаловались — что толку? Все интендантство вот где у меня было — в кармане!
— А комендант крепости?
— Тоже, — воскликнул Михай, хвастливо ударяя себя по карману, в котором, по его словам, вмещалось столько важных чинов.
Глаза г-на Бразовича заблестели каким-то странным блеском. И, казалось, еще больше налились кровью.
— Выходит, ты скормил солдатам прелое зерно?
— Еще как! Ничего, у солдат желудки луженые. Ха-ха!
— Молодец, Михай, молодец. Только советую тебе держать язык за зубами. Мне ты мог спокойно рассказывать про это дельце, — ведь я твой доброжелатель, но если кто-нибудь из твоих недругов об этом узнает — не миновать тебе беды. Погоришь ты на этом деле в два счета вместе со своим домом на улице Рац. Так что знай себе помалкивай, — ясно?
Тимар изобразил на своем лице испуг и, будто бы сразу протрезвев, стал целовать Бразовичу руку, умоляя его не выдавать его тайны, не губить его. Бразович успокоил Тимара: нет, он никому ничего не скажет, на него спокойно можно положиться, только вот другим — ни слова.
Потом Бразович вызвал слугу, велел ему проводить г-на Тимара с фонарем до самого дома и наказал слуге взять г-на Тимара под руку, если ему станет плохо.
Вернувшись через некоторое время, слуга сообщил, что г-н Тимар едва доплелся до своего дома, по дороге пытался стучать в каждую дверь, а свою собственную так и не узнал, что по улице он еще как-то шел, а когда его насильно уложили в постель, то тут же заснул, как сурок.
Между тем Тимар совсем не был пьян. Дождавшись, когда уйдет слуга Бразовича, он поднялся с постели и до самого утра писал письма. Как в том, что завтра взойдет солнце, Тимар был уверен, что на следующий же день Бразович расскажет кому следует всю историю со злополучной пшеницей. И Тимар отлично знал, кому именно он это расскажет.
Не знаю, как теперь, а в те времена главным принципом государственной администрации был девиз:
«Stehlen und stehlen lassen» — «Воруй сам и давай воровать другим».