Золотой человек
Шрифт:
— Я не могу это сделать по разным причинам. У меня нет ни отступных, чтобы приложить их к заявке, ни оборотного капитала, чтобы закупить столько зерна и превратить его в муку. Взятки давать я тоже не умею, да и не хочу. К тому же я не такой уж простофиля, чтобы поверить, будто из ста тридцати тысяч форинтов можно и хлеб поставить, и тридцатитысячный магарыч наскрести.
Качука рассмеялся.
— Ох, Михай, плохой из тебя купец! Так у нас дело не пойдет. Это же убожество торговать ради грошовой прибыли! Так торгуют только захудалые лавочники. В большом деле главное иметь протекцию, а она у тебя будет. Это моя забота. Мы были добрыми друзьями еще со школьной скамьи. Доверься мне. И как это у тебя нет отступных? Приложишь расписку Бразовича на те десять тысяч, что отдал ему под залог. Этого будет достаточно. А потом — сказать тебе, что нужно делать потом? Скачи обратно в Алмаш и сам купи с торгов пшеницу со «Святой Борбалы». Она обойдется тебе в десять тысяч форинтов, хотя стоит все сто. Итак, у тебя будет десять тысяч мер пшеницы. С Бразовичем рассчитаешься теми десятью тысячами, что у него в залоге, и вы будете квиты без тяжбы. Посулишь двойную плату мельникам Алмаша, Несмейя, Фюзите, Ижа за срочный помол пшеницы, соорудишь печи — и, пожалуйста, вот он, солдатский хлеб! Через три недели пшеницы твоей как не бывало. А если в одной-двух партиях обнаружат брачок, твои друзья позаботятся замять это дело. И через три недели ты получишь чистой прибыли семьдесят тысяч форинтов, не меньше. Поверь, если бы я предложил эту сделку твоему хозяину, он ухватился бы за нее руками и ногами. Удивляюсь, как это он сам не догадался.
Тимар призадумался.
Предложение действительно было заманчивым.
За три недели без особого труда и риска заработать шестьдесят — семьдесят тысяч форинтов — дело нешуточное. В первую неделю солдатский хлеб покажется как-то необычно сладковатым, потом немного горьким, а под конец сборов — чуть-чуть затхлым. Но кому какое дело, что ест солдат, да и самому солдату не все ли равно, что есть? На то он и солдат, чтобы ко всему привыкнуть и все снести.
И тем не менее Тимар содрогнулся, представив себе эту махинацию.
— Ох, Имре, Имре… Ты-то где научился этой науке? — воскликнул Михай, положив руку на плечо своего школьного товарища.
— Гм… — промычал тот, сразу став серьезным. — Там, где этому учат. Ты удивляешься? А я уже все считаю естественным. Когда я выбрал себе военную карьеру, то был полон самых радужных иллюзий. От них не осталось теперь и следа. Я думал, что армия — это поприще славы, героизма и рыцарства. Но вскоре убедился, что наш мир держится на одной спекуляции и государственные дела решаются в корыстных интересах власть предержащих. Я закончил инженерный корпус с отличными успехами. Когда меня перевели в Комаром, грудь мою распирало от восторга и гордости, что передо мною открывается широкое поле деятельности, где я смогу применить свои знания по фортификации. Да не тут-то было: поле для спекуляций — это да! Первый проект по совершенствованию фортификаций города, который я представил экспертам, нашли превосходным. Но его не приняли. Мне поручили составить проект сноса ряда домов в городе якобы с целью благоустройства. Это влекло за собой покупку старых домов у их владельцев. Я выполнил заказ. Ты знаешь ту часть города, которая сейчас превращена в пустырь? Так вот, пустырь этот обошелся в полмиллиона. Кстати, у твоего хозяина там тоже были старые, полуразрушенные дома, которые он продал муниципалитету за бешеные деньги, словно то были не жалкие хибары, а роскошные дворцы. И это называлось фортификацией! Для этого я занимался военно-инженерной наукой? Человеку свойственно избавляться от иллюзий и примиряться с действительностью. Ты слышал распространенный в нашем городе анекдот? Когда в прошлом году в Комаром прибыл наследник его императорского величества принц Фердинанд, он сказал коменданту крепости: «А я полагал, что эта крепость черная». — «Почему, ваше высочество?» — «Потому, что в ежегодной смете по фортификации предусмотрено десять тысяч форинтов на одни лишь чернила. Я думал, что вы красите чернилами крепостные стены». Все, конечно, рассмеялись. Но на этом и кончилось. Если махинации проходят гладко — все молчат, если они вскрываются — все смеются. Почему же тогда и мне не посмеяться? И ты смейся! Или тебя больше устраивает сидеть в жалкой лавчонке, проклиная этот мир, и продавать трут с барышом в два крейцера в день? Я рассчитался со своими мечтами. Хватит жить в мире иллюзий! Спеши, друг, в Алмаш и займись своей затопленной пшеницей! Заявление на поставку солдатского хлеба можешь сдать завтра до десяти вечера. Ну, вот и твой возница подкатил. Смотри не медли! Завтра я тебя жду.
— Я подумаю, — нерешительно ответил Тимар.
— Ну что ж, подумай. Но учти, что так ты сможешь сделать добро и для бедной сироты. Как-никак она получит десять тысяч форинтов за спасенное добро. В противном же случае ей вряд ли достанется и сто форинтов, если учесть, что надо будет заплатить за выгрузку пшеницы с затонувшего корабля.
Последний довод глубоко запал Тимару в душу.
Словно чья-то невидимая рука заставила его поспешить к выходу. Fata nolentem trahunt. [7]
7
Рок ведет упирающегося (лат.).
И вот Тимар снова сидит, укутавшись в плащ, в крестьянском возке, который мчит, звонко цокая подковами по каменистой дороге, четверка славных коней из Нергешуйфалу. Город погружен в сон. Только слышится крик ночного сторожа у ратуши: «Не написано на лбу, чему быть поутру!» А на городских башнях перекликаются часовые, мокнущие под осенним дождем: «Кто там?» — «Патруль!» — «Проходи!»
Интересно, какой хлеб выдал им сегодня каптенармус?
Красный полумесяц
На другой день Тимар действительно участвовал в торгах наряду с окрестными купцами и мельниками.
Те предлагали бросовую цену: по нескольку грошей за меру. Тимару надоело торговаться по грошам, и при очередном стуке молотка аукциониста он крикнул, что дает десять тысяч форинтов за весь груз затонувшего судна. Услышав эту цену, конкуренты его схватились за шапки, и через минуту их и след простыл. Аукционист стукнул три раза молотком и объявил, что весь груз корабля переходит в полную собственность г-на Михая Тимара.
Все сочли Тимара чудаком: что он станет делать с такой уймой сырого зерна?!
Тем временем он связал друг с другом два баркаса и, пришвартовав их к накренившемуся борту затопленного судна, приступил к разгрузке.
Со вчерашнего дня положение судна изменилось: корма барки опустилась еще ниже, а нос поднялся выше — таким образом, одна из кают оказалась над водой.
Тимар со всеми своими пожитками переселился в нее и стал командовать работами.
Палубу судна разобрали и с помощью лебедки поднимали из трюма по одному тяжелые мешки. Сначала мешки эти складывали на носу у каюты, чтобы с них стекла вода, а затем перетаскивали на третий баркас, который отвозил их на берег. Там на земле были расстелены рогожи, на которые и ссыпали из мешков зерно, разравнивая его граблями. Тимар тем временем вел переговоры с владельцами мельниц насчет скорейшего помола.
Погода благоприятствовала работе: дул свежий ветерок, и зерно быстро сушилось. Только бы поскорее разгрузиться!
Тимар занялся подсчетами. Наличными деньгами он решил расплатиться с грузчиками. В случае если бы задуманное предприятие прогорело, Михай действительно рисковал стать нищим.
Янош Фабула пророчествовал, что в результате всей этой глупой затеи Тимару не останется ничего иного, как натянуть последний пустой мешок на голову и утопиться.
Тревожные мысли проносились и путались в мозгу Тимара, и мыслям этим не было ни конца, ни края.
Весь день до заката простоял он на палубе, следя за тем, как из трюма поднимают один мешок за другим и укладывают их рядком к стене каюты. На всех мешках стояло одинаковое клеймо: колесо с пятью спицами черной краской по трафарету.
Насколько разумнее поступили бы беглецы, запрятав свое золото в дорожный мешок! Неужели за ними устроили погоню ради этих мешков с зерном? Стоило из-за этого бежать на чужбину и принимать смертельную отраву?
Работа продолжалась полным ходом до сумерек, но вытащить удалось не более трех тысяч мешков.
Тимар пообещал грузчикам двойную плату, если они продлят свой рабочий день и поднимут из трюма весь груз. Оставлять зерно в воде еще на одну ночь было попросту опасно — из такого зерна никакого хлеба, пожалуй, не выпечешь. Парни принялись за разгрузку с еще большим рвением.
Ветер разогнал облака, и серп луны снова показался на закатном небе. И серп и небо были багряными.
«Что ты преследуешь меня?» — подумал Тимар и повернулся так, чтобы не видеть луну.
И в тот момент, когда он показал луне спину и принялся пересчитывать мешки, вытащенные из трюма, глазам его снова предстал красный серп.