Золотой эшелон
Шрифт:
— Что напишешь, то и станет правдой…
— А как я их по мятежным территориям провозить буду, там народ на коммунистов злой, они своим присутствием лишние трудности создают.
— Дело обстоит как раз наоборот. За проезд по мятежным территориям с тебя плату требовать будут, денег я тебе в командирскую рубку три чемодана поставить приказал, да только никто сейчас советский рубль не принимает. На какой режим ни нарвешься, на анархистов или монархистов, каждому приятно с коммунистами счеты свести. Соображай, в общем, сам. Мне их холить и лелеять тоже, понимаешь, не ко времени. Остапенок с Беляевки выбил — другие лезут. А тут еще изволь Молдавией заниматься с теми же силами.
Да ты не горюй: главная нагрузка тебе еще впереди. Из Москвы распоряжение пришло доставить не только груз,
Подошел крепкий улыбающийся мужик, постарше Зуброва, одетый, будто на пикник собрался.
— Вот, мистер Росс, командир нашего поезда. Он вас и подвезет, как мы договорились, до самой Москвы, и груз поможет доставить на место. Знакомьтесь: полковник Зубров.
Рукопожатие у американца оказалось приятное: открытое и дружелюбное.
— Меня зовут Поль, — старательно выговорил он.
— Меня — Виктор. Вы прекрасно говорите по-русски, Поль!
— О, нет, нет. У меня не хватает практика. Я буду рад улучшить свой язык. Это есть чрезвычайно любезно, товарищи, что вы так добро согласились мне помочь.
— Что вы, — улыбнулся Гусев. — Обычное дело. Помогать укреплению международных связей — наш долг.
И к тому же вы знаете, как у нас сейчас поощряют кооперативы. А вы ведь друг нашей страны, Поль. Сейчас товарищ Зубров вас устроит в купе. Вещи-то ваши где?
Делать нечего, подозвал Зубров Драча, отвел в сторонку и распорядился вполголоса:
— Этого — в отдельное купе, рядом с твоим собственным. Уплотни там ребят. Да обращайся, как с хрустальной вазой. Американец он. По-русски, учти, понимает. А я тебе все потом объясню — когда сам разберусь.
Когда Драч увел очень довольного Поля, а следом поволокли его чемоданы, Зубров попросил уточнить инструкции:
— Товарищ генерал-полковник, как прикажете с ним в дороге обращаться?
— А на это нам указаний не дали. Ты его вместе с грузом должен сдать живого и здорового, вот и все. А что это за фрукт — я сам не понимаю. То ли, понимаешь, шпион — и тогда ты везешь его под арест. То ли консультант, как с секретным этим оборудованием обращаться — и тогда он на наших работает. Мне он, когда я его встретил со всей помпой, выдал легенду: он, мол, бизнесмен, везет контейнер мыла в Москву по договору с каким-то кооперативом. Ну, я легенду на всякий случай поддержал, помощь ему предложил. Объяснил, что быстрее военного эшелона его никто не доставит. Прикидывается этаким дурачком: от всего в восторге, вопросы задает. Ловко прикидывается, надо отдать ему должное. Так что тебе, пока он не брыкается, тоже разумно эту легенду поддерживать. Но глаз не спускай!
— Слушаюсь, товарищ генерал-полковник!
Вдруг потянул локомотив вагоны за собой. Зубров вскочил в последний вагон, и генерал-полковник Гусев не успел ни пожать ему руку, ни пожелать счастливого пути.
Так и двинул эшелон: с батальоном, с неведомым грузом, с загадочным иностранцем, с партийными боссами, с жульнически проникшими портовыми проститутками и с неоправданно помпезным названием «Золотой».
Глава 6
«Вы слушаете «Голос Америки» из Вашингтона. После трехдневного пребывания в Зимбабве сегодня в столицу Демократической Республики Мадагаскар город Антананариву прибыл с государственным визитом Президент Горбачев. Гостя встречали: Президент республики, Председатель Национального фронта защиты Малагасийской социалистической революции адмирал Дидье Рацираки, Премьер-министр подполковник Виктор Рамахатра и другие члены Верховного революционного совета. После короткого парада, в котором участвовали оба батальона Мадагаскарской революционной армии и все 12 Мигов ВВС, Президент Горбачев обратился к собравшимся с большой речью, неоднократно прерывавшейся аплодисментами. Присутствовавшие с огромным энтузиазмом выслушали рассказ Советского гостя об успехах перестройки. Официальная часть встречи закончилась поздно ночью традиционным танцем воинов-бецимисараков и торжественным обедом под открытым небом».
Последнее время Хардинг уже никак не мог
Появились у него уже и свои любимые станции. Например, в Калининграде, то бишь в бывшем Кенигсберге, окопались съехавшиеся со всей страны «интернационалисты-ленинцы». Эти именовали московское руководство не иначе, как «преступной кликой ревизионистов и ренегатов, продавших мировой буржуазии страну победившего социализма». Передачи их начинались, разумеется, с пения «Интернационала», видимо, группой отставных полковников и персональных пенсионеров, а кончались песнями Великой Отечественной. В промежутках же политбеседы, политинформация и сообщались новости о хозяйственных успехах в Калининградской области.
С другой стороны, город Владимир был явно в руках православных и почти непрерывно транслировал церковную службу, молитвы и жития святых. Трудно было, однако, понять, к какой именно ветви православной церкви они принадлежали, поскольку ни власти Патриарха Всея Руси, ни власти Синода не признавали.
Занятнее же всех была, конечно, радиостанция 6-й Ударной армии, сражавшейся уже который месяц с «басмачами» и «душманами» на бескрайних просторах Средней Азии. Буквально каждый день сообщала она о новых и совершенно сокрушительных победах над противником, но как-то получалось, что на следующий же день оказывались ее части отступившими «на заранее подготовленные позиции». Поначалу Хардинг пытался даже следить за ее передвижениями и отмечать па карте позиции, но вскоре совершенно запутался. Не имея специальной подготовки, трудно было Хардингу разобраться в премудростях военного дела. Ведь вот целых две недели продолжалось «успешное наступление по всему фронту на подступах к городам Алма-Ата и Фрунзе», в ходе которого «крупные группировки басмачей были окружены и полностью уничтожены, а основные силы противника продолжали отступать, понеся тяжелые потери в боевой силе и технике». Но тут вдруг пришло сообщение, что «победоносная 6-я Ударная армия благополучно отошла для переформирования к городу Семипалатинску», а это получалось аж тысячу верст на север. Вздыхал Хардинг, чесал в затылке. То ли расслышал он плохо, то ли карта его устарела? Проще всего было писать отчеты, не пытаясь разобраться в этой путанице. Вилли отнюдь не собирался посвящать все свои дни и ночи выяснению обстоятельств, которые все равно назавтра изменятся.
Подполковник КГБ Новиков чувствовал себя нехорошо. Уже близилось, он это чуял нюхом, но не напишешь же в рапорте о предчувствиях! А если бы такому рапорту и поверили — кого б он этим удивил? Что — ему прислали бы дивизию на подмогу? Да еще с азербайджанской войны все начальство лагерей только об одном и молилось — чтоб хоть прежние силы им оставили! Новиков застонал и замычал, вспомнив, как из Саранского изолятора КГБ отмели половину надзирателей, якобы за ненадобностью. А какие были ребята! Конечно, натасканы они были не для того, чтоб за политзэками приглядывать: политические и калеку не зарежут, особенно женщины. Нервы, правда, все вымотают. Но не ради них же ребята все как один ходили в школу каратэ и скучные надзирательские часы в коридорах скрашивали тренировками с нунчаками!
Ведь тогда готовились к худшему! Ведь во всю эту идиотскую перестройку бомбили Москву рапортами о растущем мордовском национализме! Для убедительности пришлось через своих же стукачей организовать демонстрацию студентов Саранского университета с требованием того — не знаю чего. Казалось бы, ясно: Мордовия — в восьмистах километрах от Москвы, а Азербайджан с Арменией — хрен знает где. Ну, отпустили бы их с миром: все равно у них мира бы не было.
Резали бы себе друг друга, а уж с остатками можно было бы поэкспериментировать. Так нет же: игнорируя мордовские страсти — умыкнули самых лучших! На что? На муслемов этих чокнутых?! А лагеря — побоку? Четыре с половиной миллиона озверелых рабов, которых ни на какую перестройку не купишь!