Золотой иероглиф
Шрифт:
Нет спору, что-то азиатское в чертах моего лица есть. Сейчас, может быть, это не так заметно, но в школе за глаза меня кто-то звал «китайцем». А батя? Я всегда полагал, что он — татарин по происхождению, хотя в его метрических данных я как-то вычитал, что место его рождения…
Поселок Верхние Сопки Хабаровского края!.. Правда, отец говорил, что его мать, моя бабушка, которую я тоже никогда не видел, родом из Казани. Вот почему у меня и сложилось такое впечатление… А по тому же паспорту батя — русский, я — тоже, да и фамилия…
А что фамилия? Батя мог запросто взять любую. Бабушка, насколько я помню, имела такую, с какой жить — на всю жизнь получить матерную кликуху… Черт возьми, а ведь все
— Послушай, Сергей… А что… Чем это мне может выйти?
Такэути ухмыльнулся.
— Если ты сейчас приедешь в Японию и станешь везде кричать, что ты — самурай и потому требуешь к себе почета и уважения, то добьешься лишь насмешки и прозвища «ронин» [1] . Это в лучшем случае. Последнюю вспышку самурайского духа погасили американцы в августе сорок пятого… — Такэути помрачнел. — Крупную вспышку. Бывает, конечно, что кто-нибудь и сейчас начинает кричать «тэнно хэйка банзай», что примерно значит «ура государю-императору», но всерьез это мало кто принимает. Это первое. Второе. Потомок самураев не может рассчитывать на то, что ему вернут земли или иную собственность, которые были отобраны у дворянского сословия еще в 1871 году, когда с феодализмом в Японии покончили окончательно и бесповоротно… Правда, судя по тому, что род Дзётиинов получил в свое время всего лишь баронство, своей собственности у него, скорее всего, никогда и не было. И вообще — самурай-землевладелец — это большая редкость; большинство из них всю жизнь, из поколения в поколение служили своему даймё [2] и жили за счет его владений. Так что на улучшение материального состояния рассчитывать нечего — в лучшем случае тебе дадут полюбоваться родовым мечом, если он, конечно, сохранился в запаснике какого-нибудь провинциального музея, возьмут интервью и, записав сведения о последнем Дзётиине на сервер, где содержатся исторические данные, и намекнут, что пора тебе возвращаться, откуда прибыл, и при этом за свой счет.
1
Ронин — самурай, не имеющий сюзерена; в прежние времена часто приравнивалось к оскорблению.
2
Даймё — буквально: «хозяин», владетельный князь в феодальной Японии.
— Но мне приходилось слышать, что японцы очень бережно относятся к своей истории…
— Действительно. Понимаешь, Япония — это страна, в которой ничто не исчезает бесследно. А с другой стороны — это страна, в которой прогресс движется быстрее, чем во всем остальном мире. Бесконечные стихийные бедствия — землетрясения, тайфуны, пожары — научили японцев всеми силами сохранять свои традиции и исторические сведения. Катастрофы служат великим очистительным фактором, потому что, сметая все отжившее и вредное, помогают скорейшему возрождению на более высоком уровне. Что касается истории, то Кивата Дзётиин — личность историческая и заслуживающая внимания. Ты, как это ни печально — нет. То, что ты — внук самурая, не может, как это называется… Вывернуть… нет, перевернуть твою жизнь. Все останется по-прежнему.
Я почесал в затылке.
— Тогда почему Мотояма так вцепился в этот музейный экспонат?
— Если бы у тебя сохранилось его содержимое, мы ответили бы на этот вопрос. Я повторюсь: гангстер ни за что не возьмется за дело, которое не может принести ему больших денег. Вероятно, очень больших. Поэтому дело не в тебе, вернее, не столько в тебе, сколько в омамори твоих предков. Либо ты все-таки являешься наследником громадного состояния, либо… Либо что-то еще. Но вариант с наследством мне кажется вполне правдоподобным. Ты должен найти то, что лежало внутри омамори, и тогда, если мои предположения верны, есть шанс оставить Мотояму с носом.
— Послушай… А у тебя-то какой интерес ко всему этому?
Такэути взглянул на меня, и я увидел, что в его черных глазах пляшут чертики. Но выражение лица Сэйго было вполне серьезным.
— Как бы там ни было, я вхожу в долю. Половина расходов — моя, половина доходов — тоже моя.
И Сэйго через стол протянул мне руку.
Я внимательно посмотрел на него.
— Не спеши, — сказал я. — Вполне возможно, что твоя хабаровская эпопея оказалась пустой тратой времени.
— Почему? — насторожился японец.
— Потому что я вскрыл омамори и извлек оттуда документ… Это было еще до того, как Мотояма увидел у меня в номере пустой футляр. Только этот документ, также как и две копии, которые я успел снять, я вчера отдал Мотояме. И при этом не успел их перевести.
Если бы сейчас грянул гром и молния расколола на части столик, за которым сидел Такэути, то подобное явление вряд ли поразило бы японца сильнее, чем мои слова.
— Постой… Как — отдал? Зачем?
Я рассказал. Я рассказал Сэйго все, исключая лишь подробности моих непростых отношений с Таней и Леной. Не стал я рассказывать и о том, при каких обстоятельствах доказал связь между Акирой и нашей переводчицей — зачем? И так достаточно.
На Сэйго было жалко смотреть. Он потерянно курил сигарету, забывая стряхивать пепел и печально помаргивал.
— Вот такие дела, Серега… Сам понимаешь, когда речь идет о…
— Понимаю… Сам отец. Дважды. А может, больше… — Он вздохнул. — Теперь из Мотоямы письмо не вытрясти. Черт, ты бы хоть сфотографировал документ, что ли… Раз дома ксерокс не держишь, фотоаппарат-то у тебя должен иметься!
— Нет у меня фотоаппарата… Вообще ничего нет. Ни машины, ни видеокамеры… Ни вертолета.
— Да ну, быть не может!
— Точно. Только телик и музыкальный центр…
Стоп. Музыкальный центр. Компакт-диски. На футлярах от них я раскладывал клочки документа…
— Что-то вспомнил? — заинтересовался Сэйго.
Нет, это была не та мысль… Не везет тебе, самурай Маскаев. Ну, что, пора ехать восвояси? Искать работу — теперь ведь тем более совсем необязательно устраиваться в Танькину контору. И вот еще беда — придется к Зоюшке тащиться за своими вещами, а она ведь вцепится, и послать ее как-то неудобно: блаженная слегка и всего лишь трахаться хочет. Может, Сашку Попова с собой вечером позвать, зайти чтобы к ней вдвоем? Тогда-то она точно приставать не будет.
— В том кейсе не было никакой записки? — поинтересовался Такэути.
— Нет. Все находилось точно в том же составе, какой у нас тогда украли.
— Как понять — «в составе»?
— Ничего лишнего. И без недостачи.
— Понятно. Мотояма соблюдает свой «кодекс чести». Обычный жулик даже и возвращать бы не стал ничего. По-моему, ты прав: ограбление было инсценировкой. Я так думаю, и твоему сыну ничего не грозило. Вряд ли кто стал бы ему причинять вред. Во всяком случае, времени бы у тебя хватило, чтобы скопировать документ еще раз.
— Нет уж… Собой рисковать я еще могу, но не сыном.
— Стой! Твой сын! Ты понимаешь, что теперь не ты, а он — последний представитель рода Дзётиинов?
— А если и так? Все равно ведь ничего не изменится… Или ты хочешь сказать, что тут замешана еще и моя бывшая жена?
— Нет, но…
— Если уж текст документа якудза хотят сохранить в секрете от меня, то какой им понт делиться информацией с Валентиной?
— Понт?
— Смысл. Нет смысла во всем этом.
— Ты прав, смысла нет.