Золотой империал
Шрифт:
Последние сомнения Чебрикова развеял кот, появившийся из приоткрытой двери и усевшийся на пороге, предварительно вальяжно потянувшись. Новое воплощение оперного баса пристально глядело именно в то место, где прятался граф, будто спрашивая: «Ну чего же ты в дом-то не идешь, человек, а?»
Ротмистр не заставил себя долго ждать, и вскоре в кастрюльке на буржуйке, извлеченной из тайника, куда граф, приобретший поистине бродяжьи привычки, ее хозяйственно припрятал перед уходом, весело булькала вода, а по комнате распространялось живительное тепло.
14
— Поспешайте, поспешайте, ребята! — Старик Берестов, прихрамывая и ссутулясь еще больше, чем обычно, торопливо шагал в серой мгле предутреннего
В нескольких шагах за Берестовым брел, пошатываясь, бережно поддерживаемый с одной стороны Александровым, с другой — Валентиной, Жорка Конькевич, на обмотанной бинтами голове которого с трудом держалась шапка с развязанными тесемками. Положенный болезному рюкзак тащил тот же Николай, повесив на одной лямке рядом со своим, надо сказать, довольно увесистым. Последним двигался ротмистр, тоже навьюченный до предела и сжимающий под полой наброшенного поверх куртки брезентового плаща трофейный автомат. Боекомплект к нему, пополненный из запасов Сергея Владимировича, весьма неожиданных, и составлял большую часть поклажи небольшого отряда. Замыкал кавалькаду Шаляпин, словно и впрямь боевое охранение, то с самым деловитым видом забегавший куда-то в сторону, то отстававший немного, будто заметая следы.
Идущий впереди Берестов временами пропадал в плотных волнах тумана, окутывавшего все вокруг, чтобы тут же показаться ярко, словно нарисованный на холсте, а через секунду снова размыться неясным пятном, струящимся в белесых, осязаемо плотных пластах.
— С теплой воды туман гонит, — сообщил своим изумленным спутникам проводник, когда они, только что шагавшие под яркими звездами на тускнеющем предутреннем небе, впервые оказались в плотном, словно молочный кисель, облаке. — С электростанции теплую воду сбрасывают, она парит на воздухе, ну и образуется это марево.
— Блин, словно на Венере! — пробормотал Жорка, когда их с Николаем накрыла очередная волна тумана, в котором нельзя было различить не то что спину хромающего впереди старика, но и вытянутую руку. Спереди слышался только редкий стук пешни, проверяющей прочность неверного весеннего льда, к тому же подмытого теплой водой, а сзади — тяжелое дыхание ротмистра. — Читал я в детстве такую книжицу занятную...
— Молчи, береги дыхалку! — отрывисто посоветовал Александров, поправляя лямку рюкзака, резавшую плечо.
На мгновение из белесого вихря материализовался силуэт Шаляпина, который, по своему обыкновению, внимательно взглянул в глаза людям и снова канул в плотную молочную завесу.
— Боюсь я иногда этого кота, Гоша! — пожаловалась вполголоса Валя, наклонившись к уху Конькевича. — Он будто понимает все.
Жорка не ответил. Ему и самому порой становилось не по себе от пристального, выворачивающего душу наизнанку взгляда необычного животного, особенно после того, как ротмистр рассказал о странном поведении преследователей на Кундравинском болоте.
— Помолчите, Валюша, — буркнул Николай, отлично слышавший все в тумане, переносящем звуки, словно вода, боясь, что простоватая девица обидит топавшего сзади Петра Андреевича, которого кот так здорово выручил несколько дней назад. — Шаляпин плохого человеку не сделает... Только поможет.
И точно: первым определил, что по следу отряда идет погоня, именно кот.
Самым сложным во всей операции «Призрачный город» казалось освобождение Жорки, прочно застрявшего в кутузке и подозреваемого (читай обвиняемого) сразу по нескольким весьма серьезным статьям: от укрывательства преступника до незаконных валютных операций. Были припомнены также и все предыдущие расхождения гражданина Конькевича с законом,
После двух дней содержания в крохотной, словно посудный шкаф, одиночке непрекращающаяся рвота, жар и постоянно ухудшающееся состояние здоровья арестованного заставили начальство наконец забеспокоиться, и к Конькевичу был вызван врач, определивший у находящегося в полубессознательном состоянии пациента сотрясение мозга, перелом носа и двух ребер, не говоря уже о разной тяжести ушибах чуть ли не всего тела и головы и отбитой почке. Естественно, признаваться в его избиении никто, как и всегда, не спешил: по мнению работников милиции, задержанный нанес себе все травмы сам, видимо, при падении с койки. Однако, чтобы не усугублять ситуацию, его не мешкая тут же перевели в травматологическое отделение городской больницы, приставив к двери палаты охрану в виде того же незадачливого сержанта, проворонившего Клеща.
Старый знакомый Николая, судмедэксперт Степаныч, сообщил ему эту новость, когда они столкнулись нос к носу в коридоре управления.
Александров, к собственному удивлению, до сих пор оставался на свободе, хотя и был отстранен от всех дел. Видимо, это было вызвано тем обстоятельством, что сбежавший из квартиры субъект, угнавший патрульный «уазик» и прихвативший, кстати, оставленный в салоне каким-то раззявой автомат, до сих пор не был идентифицирован. Задержать его по горячим следам не удалось, а из отпечатков пальцев в квартире, которых было предостаточно, ни одного, совпадающего с двумя, оставленными убийцей на месте преступления (массивная пряжка ремня одной из жертв и обложка записной книжки, выброшенная, видно, за ненадобностью), не оказалось. «Пробитые» через центральную картотеку отпечатки обоих гипотетических преступников ничего не дали, а вердикт гласил ясно и недвусмысленно: «Лица, которым принадлежат данные отпечатки пальцев, на территории РСФСР никаких преступлений и правонарушений не совершали и в базе данных МВД не значатся...» Основным козырем против Николая был рапорт лейтенанта Лукиченко об утаивании последним от следствия важной улики, а именно золотой монеты, но особенно тяжкие последствия он вряд ли повлек бы... Одним словом, капитан пока наблюдал небо через собственное окно, а не через решетку, хотя постоянную слежку чувствовал спиной. Телефон, кстати, тоже, скорее всего, прослушивался.
Собственно говоря, и Конькевичу ничего особенного, кроме хранения нескольких сотен серебряных и парочки-другой золотых монет, вменить было нельзя, но тут уже вступала в силу корпоративная милицейская этика: если имело место сопротивление органам в виде побега и хищения табельного оружия — должен быть и виновный.
Ротмистр, оказавшийся более подкованным, чем доморощенные милицейские филеры, в технике наружного наблюдения, не говоря о сообразительности, уже на второй день, зафиксировав уход из дома через другой подъезд, догнал капитана по дороге на автостанцию. Дальше все было делом техники...
Через очарованную некогда Жоркой медсестру Валентину Лазареву, до сих пор питавшую к неверному обольстителю самые нежные чувства, томящемуся в палате Конькевичу была передана записка, малява по-блатному. В своем послании друзья извещали «узника» о том, что Чебриков на свободе, с таинственным «миропроходцем» установлен контакт, а главное, чтобы он продолжал изображать тяжелые последствия сотрясения мозга и не унывал: его непременно освободят, причем в самое ближайшее время.
Вызволять Жорку было решено в ночь перед проходом на ту сторону, так как старик Берестов утверждал, что проход открывается раз в три дня, но в определенное время, которое он давным-давно установил опытным путем, равно как и продолжительность периода открытых дверей. Ближайшее открытие должно было состояться через день, в семь тридцать три утра с какими-то незначительными секундами.
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
