Золотой камертон Чайковского
Шрифт:
– Ну вот, – многозначительно приподняв брови, проговорила Людмила Валентиновна, глядя на сестру.
– Илюша, а как звали этого дядю, ты не помнишь?
– Нет. Но я могу его узнать. Он такой высокий, как полярник, с волосами назад, и нос у него толстый, и губы.
– Умница, Илья. Ты пойди пока покушай, а мы с мамой посоветуемся, как лучше поступить, – распорядилась Людмила Валентиновна. – Ну, Лара, что ты думаешь, кто это мог быть?
– С толстым носом? Понятия не имею.
– А ты подумай. Представителей горкома, Ивана Кондратьевича
– Да много кто. Высокий… Как полярник… Даже не знаю, – терла виски Лариса Валентиновна. – У Зубровского рост большой, и нос, пожалуй, крупный.
– Точно, Зубровский подходит. Но он бас, а не композитор, вряд ли у него были серьезные причины ненавидеть Модеста.
– Тогда еще, пожалуй, Коченов, композитор.
– Кто такой? Почему я его не знаю?
– Ну он в основном симфоническую музыку пишет. Всякие оратории и прочее, – неопределенно повертела рукой Лариса Валентиновна.
– И что, он завидовал Модесту?
– Пожалуй. Модест всегда над ним посмеивался. Коченов вечно сочинял что-то помпезное, обожал всякие там даты и так далее и за счет этого продвигал свои сочинения. Но дважды ни одно из его сочинений, кажется, ни разу не исполняли.
– Ну вот. Чем не кандидат? Еще кто-то подходит?
– Не знаю. Может, еще профессор Мешков из консерватории? Он в свое время тоже писал, но как-то неудачно. Я его плохо знаю, Модест всего только год как начал преподавать, но знакомы они, кажется, давно. Мешков, по-моему, откуда-то из Сибири приехал, он, кажется, на народной музыке специализируется или инструментах?
– Ты обязательно должна все это рассказать следователю.
– Как-то неловко, а вдруг эти люди не виноваты, а я на них напраслину возведу? Да и мало ли что мы болтаем? Я, когда рассержусь, чего только не наговорю. Вон, Илюша новое пальтишко порвал, когда с ребятами из соседней школы подрался. Я пальтишко увидела, сразу сказала, придет домой – убью. Ну и что? Поругала, конечно, и то не сильно, потому что все объяснил, а Луша пальто зашила. Мало ли что в сердцах человек сказать может.
– Конечно. Только вот Модеста и впрямь убили. Причем отравили! – не сдавалась Людмила Валентиновна.
– Ну, не знаю, – все еще сомневалась Лариса Валентиновна. – А может, они там все же ошиблись? Может, вещество это случайно в еду попало? Или Модест таблетку какую-то по ошибке принял? У него после концерта от переутомления голова болела, я ему порошок дала, может, он его перепутал с чем-то в грим-уборной?
– Не хочешь следователю говорить, я сама расскажу, – решительно проговорила Людмила Валентиновна, поднимаясь.
Глава 2
18 сентября 1957 года. Ленинград
– Лариса Валентиновна, – непривычно топчась на пороге комнаты, проговорила Луша. – Непорядок у нас.
– В каком смысле непорядок? – вяло поинтересовалась Лариса Валентиновна. После смерти мужа она впала в тоскливую апатию, почти ничем не интересовалась, а сидела целыми днями на диване, закутанная в пуховый платок, с поджатыми ногами и остановившимся взглядом. Почти не ела, не подходила к телефону, даже делами детей не интересовалась. Теперь все заботы по дому и семейные дела легли на плечи Луши.
Она собирала детей в школу, причесывала Лизу, проверяла, как сделали уроки, оценки в дневнике, решала, что покупать, что готовить, распоряжалась деньгами.
Ларисе Валентиновне было все равно. Повезло, что Луша была человеком глубоко порядочным и считала себя полноправным членом семьи, радея за ее благополучие.
– В кабинете Модеста Петровича беспорядок. Я до похорон там ничего не трогала, даже пыль не сметала, а сегодня пошла прибраться. Так вот, похозяйничал кто-то в кабинете-то. У Модеста Петровича, у него ведь как? Карандаши в ящике всегда в коробочке слева, перья справа, чернильница запасная всегда посередке в специальной коробочке, чтобы не пролилась. Нотная бумага ровненькой стопочкой, ни один листик не высовывается.
– Ну?
– А сейчас все как попало запихано. А потом еще в книжных полках тоже ковырялись, а уж в бюро, том, которое возле двери, и вовсе все переворошили. Но книжки сберегательные, правда, не тронуты.
– Да, может, это Модест Петрович, когда клавир искал, или тело когда выносили?
– Да кому же понадобилось в бюро-то лезть, с телом-то? Нет, там искали чего-то. Может, убийца и искал! – высказала наконец свою главную мысль Луша и замерла, поджав губы.
– Да что там искать, тем более если сберкнижки не тронуты? – равнодушно пожала плечами Лариса Валентиновна. – Луша! А камертон?
– Нету его. Коробочка раскрытая, в книжную полку на книги засунута, – кивнула головой Луша. – А только в тот вечер Модест Петрович его с собой брал. А потом домой пришел и переоделся, фрак в спальне на спинку стула повесил, я потом его в шкаф убрала.
Обе женщины как по команде подхватились и бросились в спальню.
– Здесь, слава тебе господи, – выдохнула с облегчением Лариса Валентиновна, бережно держа в руках драгоценность. – Луша, а может, его надо было вместе с Модестом Петровичем похоронить, а?
– Еще чего? Такую вещь в землю! Еще живым пригодится. А вот припрятать бы его надо. И милиции рассказать, что в кабинете рылись, небось это важно. Вот только я уже все полки протерла, поздно сообразила про вора-то, – сокрушенно поведала Луша.
Милиции все рассказали, приехала бригада из уголовного розыска, обсыпала все поверхности в кабинете специальным порошком, ничего, как и обещала Луша, не нашла и, сердито ругаясь на старательную домработницу, уехала.
И снова потянулись серые тоскливые будни.