Золотой мираж

Дейли Джанет

– Продукты я все убрала. – Пола поставила поднос на маленький столик у дивана. – Голова болит отчаянно. Поэтому я решила передохнуть, прежде чем распаковать чемоданы. Не хочешь ли чаю из трав?

– Спасибо, – поблагодарила Кит.

Ей тоже чертовски не хотелось заниматься чемоданами и той тысячью дел, перечисление которых так огорошило беднягу Джона. Прохаживаясь по гостиной, Кит смотрела на знакомые светло-зеленые обои, обшитый сосновыми досками потолок, сложенный из грубо отесанных камней камин и оленью голову с ветвистыми рогами

над ним – украшение, которое, как она считала, придает особый уют деревенскому дому.

Пола разлила чай по чашкам и одну из них протянула Кит. Затем со свойственной ей кошачьей грацией удобно умостилась на диванных подушках, поджав под себя ноги. Медленно прихлебывая чай, Пола с интересом разглядывала гостиную.

– Красиво, – заключила она. – Просторно, но уютно. – На мгновение ее глаза с сомнением остановились на охотничьем трофее семьи Мастерс. – Хотя я не уверена, что мне нравится постоянно чувствовать на себе взгляд мертвого животного.

– У моей мамы тоже было такое ощущение неприятия, – вспомнила Кит. – Она не разрешила отцу держать оленью голову в доме, и многие годы она лежала где-то в сарае.

В памяти Кит возникли картины прошлого. Она любила по вечерам вертеться возле глубокого мягкого кресла отца, покрытого грубым клетчатым пледом. Напротив кресла стояла тахта, тоже просто прикрытая серым с узорами турецким ковром.

– Отец любил охоту на любого зверя или дичь – оленя, лося, гусей, фазанов. Ему было все равно, на кого охотиться. Иногда его приглашали проводником в разные охотничьи партии. Как только начинался сезон, он пропадал в лесу. Когда отцу предлагали за его помощь деньги, он, смеясь, отказывался. Разве можно брать плату за занятие, которое тебе доставляет удовольствие, говорил он. Его не интересовали трофеи – убитый лось или дичь. Ему нравился азарт охоты.

Кит провела рукой по кружевной салфетке на спинке кресла, которая порядком обтрепалась по краям от многочисленных стирок. Связала салфетку ее мать, ибо опасалась, что бриолин, которым отец смазывал волосы, оставит на спинке кресла несмываемые пятна. После развода отец вернул в дом голову оленя, но не тронул мамины салфетки. Кит это не удивило. И то и другое одинаково напоминало о матери.

Чтобы сделать воспоминание еще ближе, она опустилась в отцовское кресло, утонув в его огромности, и вспоминала заразительный смех отца и его любовь к ней. Кит отпила глоток чая, про себя решив, что с этим креслом она никогда не расстанется.

– Странно, – задумчиво промолвила она, поставив чашку с блюдцем на широкий подлокотник. – Когда я думаю об отце, я прежде всего вспоминаю его смех. Если думаю о матери, то помню ее молчаливость. Она почти всегда молчала, редко улыбалась и еще реже смеялась. Мне кажется, она не умела выражать свои чувства.

– Возможно, она их страшилась, – рассеянно заметила Пола. Внимание ее привлек старый аптечный пузырек на столике у дивана.

– Может быть, – согласилась Кит, вдыхая аромат травяного чая и осторожно пробуя, не слишком ли он горячий.

Пола, заметив рядом с пузырьком небольшую фотографию в позолоченной рамке, взяла ее в руку.

– Это фотография твоей матери?

– Угу, – кивнула Кит и опустила чашку на блюдце. – Отцу она нравилась.

– Он сохранил ее? – удивленно нахмурилась Пола. – Ведь он с ней развелся.

– Это она с ним развелась, – поправила Кит. – Он никогда не переставал любить ее. – Подумав немного, Кит добавила: – По тому, как тяжко она восприняла известие о его смерти, я сомневаюсь в том, что мама разлюбила его.

– Тогда почему...

Кит пожала плечами.

– Возможно, это был тот роковой случай, когда любовь лишь осложняла отношения двух людей.

Глубже уйдя мыслью в прошлое, Кит поняла, что, в сущности, всегда чувствовала напряженность в отношениях между отцом и матерью. Однако ей в голову не приходило, что они когда-нибудь могут развестись. Это случалось в семьях ее подруг, но не могло грозить ее семье.

О том, как она заблуждалась, она узнала в то ужасное субботнее утро, когда, заночевав накануне у Энджи, вернулась домой. Утро было серое, хмурое, и в воздухе уже чувствовался холодок близкой зимы.

Войдя в дом, Кит, как всегда, оповестила о себе громким стуком входной двери.

– Привет, ма! Привет, па! – крикнула она из прихожей. Струя холодного воздуха, ворвавшаяся вместе с ней, превратила ее дыхание в облачко пара. Она едва одарила взглядом родителей, когда вошла в гостиную, по дороге оставляя школьную сумку на полу в прихожей, учебники – там же на сосновом столике, шарф – на спинке стула, перчатки – на диванной подушке. Кит умела оставлять после себя беспорядок.

– У нас в школе вчера был бунт. Я не вру.

– Кит...

Что-то в голосе отца остановило ее. Она взглянула на него, сидящего в кресле, как-то странно обмякшего и склонившегося вперед. Локти его лежали на коленях, а кисти рук бессильно свешивались меж колен. Он избегал взгляда Кит, лицо его было серым, как зола, глаза красные, словно он не спал. Кит помнила, как она скривилась от жалости и осуждения, решив, что накануне он выпил слишком много пива, а теперь расплачивается за это.

– Садись, Кит. Мы с матерью должны поговорить с тобой.

– Похоже, что-то серьезное, – насмешливо ответила она и посмотрела на мать. Та сидела на диване, как всегда, прямая и строгая, лицо без всякого выражения. Она была похожа на фарфоровую куклу с голубыми глазами и красивыми каштановыми волосами. Губы ее были тесно сжаты. Кит хорошо знала, что это означает выволочку за какую-то провинность.

– Следовательно, – начала Кит, плюхнувшись на стул, – миссис Уэсткот уже нажаловалась...

– Нет, Кит, это не имеет ничего общего с миссис Уэсткот, – прервал ее отец. Его сдавленный голос испугал Кит. – Твоя мать уезжает в Калифорнию к своей кузине.