Золотой осел

Макиавелли Никколо

С тобою поступает он жестоко.Но да уйдут сомнения твои.Да будет мысль ясна и зорко око.

Все жалобы и стоны затаи.От звездного не отвращайся лика.То всходят, то заходят звезд рои.

То так, то сяк. Сменяет клику клика.То день, то ночь, то холода, то зной.Все движется от мала до велика.

То миром занятые, то войной,Народы

двери раскрывают настежь,А после вал возводят крепостной.

Но избежать того не в вашей власти ж.Вот почему ты страждешь и теперьИ муками себе рассудок застишь.

Вот почему твоя судьба, как зверь,Пока лютует. Не перечь ей даром.И обольщениям пустым не верь.

Она лютует в ослепленье яром.Покамест не ушла ее пора.Но будет все ж конец слезам и карам.

Настанет час, и сменятся ветра.Ночь кончится, и день начнется снова.И завтра будет лучше, чем вчера.

И для тебя оно на все готово.И посмеешься ты тогда до слезНад злоключеньями пережитого.

И ты его представишь как курьез,И, руки в боки перед другом стоя,Расскажешь о несчастьях невсерьез.

Но, прежде чем разыгрывать герояИ упиваться жизнью, надлежитПринять тебе обличие иное.

Среди людей нечеловечий видХраня, от них тебе увидеть надоНемало унижений и обид.

А потому я ныне в это стадоТебя приму и у лесных дорогПасти тебя премного буду рада.

Для человека повелитель — рок,И для героя, и для шалопая.Бывает он то милостив, то строг.

И вот он к нам тебя привел, желаяТебе уроки днесь преподнести,Курс хрюканья, и блеянья, и лая.

А потому отныне не грусти,Но до конца будь мужественным, ибоЗа все, что ныне терпишь на пути,

Судьбе однажды скажешь ты спасибо».

Покамест мне рассказывала донна,Сидел я, притулившись у огня,Обескураженно и огорченно.

Потом ответил: «Небо не кляня,Смиряюсь я с судьбиною убогойИ принимаю все, что ждет меня.

Но все ж, надежда, хоть чуток растрогайИ сладкими виденьями насыть.Пошел бы к благу я любой дорогой.

И да прядут богини Парки нитьМоей судьбы, как и пряли дотоле.Как пожелают, так тому и быть.

И вдруг прошли мучения и боли:Ко мне прижалась дева и в устаПоцеловала раз, и два, и боле…

«Сие, — она сказала, — неспроста.Но в будущем опишутся поэтомТвои хождения и маета.

Однако ж полно говорить об этом.Ведь я уйду, едва отступит ночь,Пасти зверей, тебе ж, по всем приметам,

Усталости и сна не превозмочь.А заодно и закусить не худо.Что ж, я тебя попотчевать не прочь».

И все взялось, неведомо откуда.Уж крепкий стол придвинут к очагу.А на столе и скатерть, и посуда.

И я отведать наконец могуИзысканных курятин, и белужин,И хлеба, и салата, и рагу.

Я сел за стол, нимало не сконфужен.И с девою, но более одинЯ уничтожил и вкуснейший ужин,

И золотистого вина кувшин.В такую ночь могу до самой зориВкушать нектары солнечных долин.

«Утешимся. Разумный помнит: гореС благополучьем ходит заодно.Днесь — хорошо, да что-то будет вскоре?

Но горе и на пользу нам дано.Как снадобьем, порой им кровь согрета.Но пить его не стоит, как вино.

Останемся же вместе до рассвета,Пока не позвала меня заряПасти бесчисленное стадо это».

И, словом, утешались мы не зря,Вино вкушая, поцелуи множаИ о приятном всяком говоря.

А после возлегла она на ложе,Одежды сняв. И я меж простыней,Как благоверный, растянулся тоже.

О Музы! Вы опишете живей!А сей невзрачный, заурядный слог — онНе скажет о возлюбленной моей.

Красавицы пышноволосой локон,Отбившись от товарищей своих,Казался светом солнечным из окон.

И был так нежен, и глубок, и тихОгонь очей, и сами очи сини,Что умолкает и тускнеет стих.

А я не забываю и поныне,Задумавшись и грезя наяву,О безупречном профиле богини.

И оттеняющие синевуПушистые ресницы днем и ночьюЯ буду прославлять, пока живу,

И не умерю болтовню сорочью!А носик милой! Так прекрасен! Ох,Прекраснее не увидать воочию!