Золотой петух. Безумец
Шрифт:
Микаел очень жалел, что у него вырвалось такое неосторожное замечание. Госпожа Мариам тоже досадовала на оплошность Микаела, возбудившую сомнения хозяина, который требовал от своих приказчиков слепого повиновения и заставлял их участвовать в своих плутнях.
Госпожа решила как-нибудь поправить дело.
— Не беда, — сказала она, — он еще молод, поедет, людей повидает, ума-разума наберется.
— Научишь такого — как же! Столько лет учится, а толку мало. Дурака учить — только время терять.
Микаел стоял молча, с виноватым видом.
В эту минуту во двор вошел человек в картузе, в сером длиннополом истасканном сюртуке, надетом поверх черного архалука, обутый в коши, из которых выглядывали грязные носки, давно утратившие свой первоначальный цвет. Посетитель держал в руке толстую самодельную палку.
— Симон Егорыч! — в один голос воскликнули все.
Посетитель был поверенный Масисяна. Когда-то он служил в полиции, но был выгнан оттуда за пьянство. Сейчас он явился к почтенному купцу по делу той женщины, сын которой был посажен в тюрьму за долги.
— Ты пришел кстати, Симон Егорыч, я как раз ждал тебя, — сказал ага.
— Пришлось прийти, эта негодная (речь шла о матери арестованного должника) покоя мне не дает, — проговорил поверенный, усаживаясь рядом с Масисяном.
Он выглядел утомленным. Сняв свой запыленный картуз, он отер со лба пот, достал из кармана табакерку, с наслаждением втянул понюшку в обе ноздри своего крупного носа, затем перевел дух и, заметно повеселев, любезным жестом протянул табакерку Масисяну.
— Одолжайся, отличный табак, — сказал он. — С божьей помощью обделал я сегодня в суде одно дельце, вот и поднесли мне…
Но Масисян, не удостоив вниманием его любезное предложение, нетерпеливо спросил:
— Скажи лучше, что ты сделал с этой негодяйкой?..
— Не хочешь понюхать, зря, говорю тебе — отличный табак, стамбульский, бог свидетель, давно уже я не нюхал такого.
— Гм, я вижу, ты расположен шутить, Симон Егорыч, говори, как ты разделался с этой негодяйкой, — в сердцах проговорил ага.
— Благословенный, чего же ты сердишься? — невозмутимо произнес поверенный, неторопливо отряхивая табачную пыль с драного архалука и со своих усов, пожелтевших от нюхательного табака.
— Ну вот поди столкуйся с этим человеком! — с негодованием воскликнул ага, качая головой. — Я ему говорю одно, а он мне другое. Скажешь ты наконец, чем кончилось дело?
— Чем же могло кончиться, заставил, проклятую, все продать с молотка…
Ага весь так и просиял.
— А деньги? — спросил он.
— Деньги принес.
Поверенный вынул из кармана завернутые в тряпочку деньги и, не считая, дрожащей рукой протянул их аге.
— Эй, парень, Микаел, подай-ка стакан водки Симону Егорычу да возьми тот большой стакан, ты знаешь какой! — приказал ага и принялся пересчитывать деньги.
— Благословенный, почему ты раньше не распорядился, ты же знаешь, что Симон Егорыч без этого зелья жить не может, — сказал поверенный, всем своим видом выражая нетерпение.
Тут Микаел опять совершил оплошность и вторично навлек на себя гнев хозяина. Хотя ему было приказано принести «большой» стакан водки, но он должен был принести маленький, так же как в лавке под словом «хороший» товар следовало понимать плохой. Микаел исполнил приказание точно и поднес Симону Егорычу большущий стакан водки. И хотя это была крепкая неразбавленная водка, тот залпом осушил стакан.
— Ну, вот и на душе легче стало, будь здоров, — сказал поверенный, возвращая Микаелу пустой стакан.
Но ага так выразительно и сурово посмотрел на своего слугу, что бедняга сразу понял свою оплошность и в отчаянии подумал, что Москвы теперь ему уже не видать.
Госпожа Мариам в эту минуту предавалась грустным размышлениям: увидев принесенные поверенным деньги, она поняла, что они были выручены от продажи имущества той несчастной женщины, чей сын сидел в тюрьме и которая несколько дней тому назад приходила к ней и молила ее о сострадании, и вот теперь бессердечие мужа обрекло на нищету целую семью.
— Спасибо, Симон Егорыч, — сказал ага и, вытащив из пачки красненькую десятирублевую ассигнацию, протянул ее поверенному. — Это тебе магарыч за то, что ты спас мои деньги.
Симон Егорыч принял «магарыч» с подобострастным видом и чуть было не облобызал руку купца. В таких случаях Масисян не скупился, подобно тем охотникам, которые бросают своим легавым кусок затравленной ими дичи.
Между тем вопрос о посылке Микаела в Москву не был решен. Видя, что принесенные поверенным деньги привели хозяина в хорошее расположение духа, госпожа Мариам решила воспользоваться благоприятным моментом и вернулась к разговору о Микаеле.
— Прочтите это письмо, Симон Егорыч, скажите, как оно написано, — сказала она, протягивая поверенному бумагу.
Вынув из-за пазухи огромные очки, поверенный надел их на свой крупный нос и торжественно, стал читать вслух:
«На этот раз нами посланы двести мешков хлопка, частью…» и т. д.
— А там написано, что имеются особые отметины? — спросил ага у поверенного, когда тот кончил читать.
— А как же, написано: «…на последних мешках особые отметины» и эти слова даже подчеркнуты, — ответил поверенный.
— Хорошо написано?
— А кто писал?
— Наш Микаел.
— Клянусь жизнью, что он пишет лучше меня, — сказал поверенный, прижав руку к сердцу, — я двадцать лет был приказным в полиции, пятнадцать лет прослужил писарем в Т… у уездного начальника, но мой почерк гроша медного не стоит в сравнении с ним.
Неумеренная похвала поверенного, вызванная главным образом изрядной порцией водки, которую поднес ему Микаел, была как бы платой за услугу. Однако одобрение Симона Егорыча как человека сведущего имело большое значение для решения вопроса о посылке Микаела в Москву, и ага пообещал непременно это сделать.