Золотой петух. Безумец
Шрифт:
— Мрут как мухи, — заметил один из монахов своему товарищу.
— Я не вижу разницы, — хладнокровно ответил тот, — там бы их вырезали курды и турки, а тут они умирают своей смертью… Но мы уклонились от нашего разговора, — продолжал он, — повторяю тебе, что ему нельзя доверять. Он сблизился с нами, прикидывается нашим другом, делает вид, что сочувствует нам, пускает в ход тысячу разных уловок, — но все это одна фальшь. Он хочет выпытать наши тайны, чтобы потом сообщить их куда следует. Он шпион, настоящий шпион. Поэтому он принят в «верхнем Иерусалиме». Очень возможно, что его надежды оправдаются — он станет епископом и получит богатую епархию.
— Все, что ты сказал, верно, кроме последнего: он не будет ни епископом, ни главой епархии. «Четвертый» очень щедр на обещания, но выполняет их скупо. До поры до времени они будут поощрять этого глупца, потом прищемят ему хвост и отпустят на все четыре стороны, а его должность передадут более подходящему. Посмотри, вот несут хоронить еще двух покойников.
— Ради бога, оставь ты их в покое!.. Эту лису не так-то легко обмануть.
— И самая хитрая лиса попадается в капкан четырьмя лапами…
— Говори потише, пусть пройдут…
По аллее, навстречу им, шли два монаха. Подойдя ближе, они тоже прекратили разговор. Эти двое были членами синода. Когда пары разминулись, разговор продолжался:
— Надо бы назначить торги, сейчас самое подходящее время.
— Почему?
— Потому что господа Н., М. и X., которые арендуют церковные поместья, сейчас уехали по своим делам — один в Александрополь, другой в Игдир, а третий еще куда-то. Надо воспользоваться их отсутствием и назначить торги. Если мы сейчас назначим торги, то аренда наверняка останется за Саталяном, он совершит сделку на свое имя, а мы будем его тайными компаньонами.
— Но, насколько мне известно, у господина Саталяна нет в наличии столько денег, чтобы внести залог.
— Я знаю, но это не помеха: мы снабдим его деньгами, и он внесет залог.
— А у тебя есть деньги?
— У меня есть процентные бумаги.
— Ну, это всё равно. Итак, завтра соберемся и поставим вопрос о торгах. Но я боюсь, что «сверху» нам могут помешать.
— Вряд ли, разве эти «ососы» [53] не так же поступают? Если «дьяволенок» сунет свой нос, я кое-что шепну ему на ухо, и он сразу умолкнет.
53
«Ососы» — насмешливая кличка константинопольских армян.
Вот какие разговоры вели между собой члены монастырской братии. Поглощенные интригами и тайными спекуляциями, они не интересовались тем, что происходило вокруг них, никто из них не думал о том, что бесприютные и голодные алашкертцы мрут как мухи. Никто не задавал себе вопроса, почему они стали беженцами и что их ждет здесь, на чужбине.
Компания монахов сидела в лесу на красивых персидских коврах и, как всегда по вечерам, занималась чаепитием.
Чуть поодаль от нее юные служки со смехом и шутками готовили чай. На тарелках были разложены белый хлеб, масло, стояли сливки, бутылки с ромом и прочее. Вечерняя прохлада и свежий лесной воздух возбуждали аппетит у святых отцов; они пили, ели и развлекались, не думая о том, что в этом же лесу валялись на сырой земле сотни голодных беженцев.
— Какой ароматный ром, откуда вы получили его, святой отец? — спросил один из монахов, с наслаждением потягивая чай, смешанный с ромом.
— Откуда получил? — повторил тот, — Разве ты не знаешь, что моя келья такая богомольная, что сама притягивает жертву? [54]
— Понятно… Хорошо обладать такой притягательной силой!
Солнце уже зашло, в лесу стало темнеть, хотя золотистый отблеск заката еще горел на небе. «Ветерок святого Георгия» совсем ослаб, и листья на деревьях таинственно и слабо шелестели. Лесную тишину нарушали лишь тяжкие вздохи беженцев. Надвигалась ночь, а ночь всегда пробуждает горькие воспоминания.
54
Существует предание о заброшенных церквах и часовнях, что в дни престольных праздников звери сами приходят туда, а пастухи ловят их и приносят в жертву. (Прим. автора.)
Голодный и голый алашкертец, распростертый на земле под открытым небом, словно только что очнулся и особенно остро ощутил весь ужас своего положения. Он думал о том, что имел некогда имущество, а теперь вынужден был жить милостыней; он думал о том, что имел кров, а теперь стал бездомным скитальцем; он вспоминал о своих детях, которых лишился. Куда они пропали, кто их увел, что с ними стало — этого он не знал. В тот страшный час, когда мать забывала о детях, брат о сестре, муж о жене, когда, гонимые вихрем ужаса, люди спасались от турецких сабель, все исчезло в хаосе, кануло в бездну… Потеряв все самое дорогое, все, чем они доселе жили, каждый носил в душе неизлечимую рану.
Вот почему в эту ночь Вахаршапат оглашали вопли и стоны беженцев… Их угнетало одно безысходное горе, и не было им утешения.
В это время, внимательно вглядываясь в лица беженцев, по лесу шел какой-то человек; порой он подходил к ним и вступал в беседу. Грустное и озабоченное выражение его мужественного лица и уверенный вид невольно обращали на себя внимание. Он вышел из лесу, миновал монастырь св. Гаяне и остановился около кладбища. Там все еще продолжалась работа…
До него донеслись звуки песни:
Соловушка-щеголь сапожки надел И песню о розе любимой запел…«Чтоб вы сгинули», — подумал незнакомец и продолжал свой путь.
Звуки песни доносились из глубины леса, где монахи, возбужденные ромом, предавались ночным утехам.
Незнакомец подошел к пруду. По его берегу прогуливалось несколько иноков, похожих на черные привидения. Тут же одиноко сидел какой-то монах. Обветренное суровое лицо и истрепанная одежда говорили о том, что этот монах прошел через все невзгоды скитальческой жизни. Никто из изнеженных, опрятно одетых монахов не приближался к нему, словно его поношенная одежда вызывала у них брезгливое чувство, хотя под этой простой пастушеской одеждой билось честное и благородное сердце.
Заметив в вечернем сумраке у пруда одинокую фигуру монаха, незнакомец подошел к нему.
— Преосвященный, это вы?
— Вардан!.. — воскликнул монах и обнял его.
Это был настоятель монастыря св. Иоанна и одновременно глава алашкертской епархии, который прибыл сюда, на русские земли, вместе с беженцами, чтобы не покидать свою паству.
Архимандрит и Вардан уселись на каменную скамью. — Когда ты приехал? — спросил архимандрит.
— Только сейчас, — ответил Вардан и огляделся: не подслушивает ли их кто-нибудь.