Золотой петух. Безумец
Шрифт:
Вардан побледнел.
— Неужели всех вырезали? — вырвалось у него.
— Может быть, и не всех, но, во всяком случае, в деревне О… никого не осталось. Куда они девались — не знаю. Никому из христиан не пожелаю такой беды, какая постигла деревню О…, упаси боже! Мы наказаны за наши грехи. Мы были испепелены, как Содом и Гоморра; того, кто спасся из огня, курды или угнали в плен, или вырезали. За одну ночь деревня стала пепелищем. Пропали мои деньги, пропали!.. Нет уже надежды что-нибудь получить… Томас-эфенди — упокой господи его душу! — обещал взыскать с моих должников, да тоже приказал долго жить… Вот я и остался нищим, бездомным; вы видите, на что обрекла меня судьба — и он показал на свои лохмотья.
Слезы потекли по лицу бедного священника. Он разрыдался. Быть может, он вспомнил свою невестку Зуло и ее детишек, которых не оказалось среди беженцев? А может, вспомнил своего зятя, дьячка Симона, и его жену, свою родную дочь, пропавших без вести? Может быть, его мучила боль за народ, пастырем которого он был и гибель которого описывал сейчас с таким равнодушием? Нет, не это было причиной слез священника: он горевал только о своих деньгах, причитавшихся ему с паствы. Но ее-то теперь и не было, а следовательно, не с кого было взыскивать долги.
Об этих долгах, причинявших столько горя священнику, Вардан ничего не знал и не обратил внимания на его причитания. Он не решался продолжать расспросы и даже был отчасти рад, что священник, говоря о своих деньгах, уклонился от его вопроса. Стараясь заглушить душевную тоску и волнение, Вардан выпил стоявший перед ним стакан вина. Однако вино еще больше взбудоражило его. Оно подействовало на него так же, как масло, которое плеснули в огонь.
На выручку ему пришел Мелик-Мансур. Он слышал о горестной смерти Хачо и его двух сыновей, но об остальных членах этой семьи ему ничего не было известно.
— А из семьи Хачо кто-либо уцелел? — спросил он.
— Никто, — хладнокровно ответил старик. — Староста и двое его сыновей умерли в тюрьме (об этом вы, должно быть, слышали), остальных сыновей вырезали, а невесток и девушек угнали в плен…
— Всех?! — в ужасе вскрикнул Вардан.
Священник, видя, какое впечатление произвели на Вардана его слова, понял, что допустил неосторожность.
— Сара здесь, — сказал он, — с двумя детьми и с Лалой.
Буйная радость охватила Вардана. Он походил на человека, который, потерпев кораблекрушение и очутившись в бушующем море, борется с яростными волнами, чувствуя, что иссякают его силы, и вдруг неожиданно оказывается выброшенным на берег.
— Лала здесь… Сара здесь… Значит, я их увижу… Благослови тебя бог! — крикнул он, вскакивая с места. — Пойдемте, батюшка, вы, наверное, знаете, где они живут! Идем со мной, — сказал он, хватая за руку Мелик-Мансура.
Друзья вместе со священником вышли из дому. Но радость Вардана была непродолжительной. Священник еще не знал о последней беде, постигшей Сару.
Если бы сегодня утром, выходя из монастыря, Вардан обратил внимание на похоронную процессию, направлявшуюся на кладбище, он узнал бы роковую весть. Но, видно, судьба была к нему беспощадна: она лишила его возможности в последний раз увидеть любимую девушку.
Заболевших Сару и Лалу из монастыря перевели в тот дом, который подыскал для них сердобольный доктор. Хозяйка, чьим заботам они были поручены, отнеслась к ним с состраданием, особенно когда узнала, что они происходят из богатой семьи.
Нравственные и физические страдания совсем доконали девушку — в первую же ночь у нее открылась сильная горячка. Хозяйка немедленно послала за врачом. Осмотрев больную, врач нашел, что ее жизнь висит на волоске. «Надежды нет», — сказал он хозяйке и провел большую часть ночи возле постели больной, стараясь поддержать ее угасавшие силы. После полуночи Лала почувствовала себя лучше, врач ушел. Она оживилась и даже стала разговаривать с сидевшей возле нее хозяйкой. Но когда утром врач пришел ее проведать, она была уже мертва.
Сара сначала ни о чем не догадывалась, хотя лежала в той же комнате, но когда она услышала удары молотка плотника и увидела гроб — ей все стало ясно. У бедной женщины даже не было сил заплакать.
Казалось, она радовалась, что кончились мучения Лалы, что бедняжка нашла успокоение, навсегда покинув бренный мир, где ее ждали только невзгоды…
Когда выносили гроб, Сара попросила, чтоб ей разрешили сопровождать его, и, несмотря на протесты врача, настояла на своем. Казалось, это настойчивое желание вернуло ей силы и ясность сознания. Когда гроб опускали в могилу, Сара сказала:
— Я бы хотела лежать с тобою вместе, моя нежная Лала…
В это время ее взгляд упал на двоих детей, и голос ее оборвался…
Сару доставили с кладбища в беспамятстве, и в ту минуту, когда врач приводил ее в сознание, застучал дверной молоток. Слуга открыл дверь и увидел двух незнакомых молодых людей и священника.
— Кого вам нужно? — спросил он.
— Нам сказали, что в этом доме проживают алашкертцы, — сказал Вардан, — женщина и девушка.
— Да, проживают, но девушка…
— Что?
— Умерла…
Словно дерево, сраженное молнией, рухнул Вардан на руки Мелик-Мансура.
Глава сорок третья
Непроглядный мрак навис над землей. Душная летняя ночь была насыщена зноем. Ни голоса, ни звука не слышалось в ночной тишине. Казалось, все кругом вымерло. Только в отдаленном углу кладбища св. Гаяне раздавались чьи-то глухие стоны. На одном из свежих могильных холмов, распростершись, лежал юноша и безутешно плакал. Слезы градом катились из его глаз, орошая маленький холм. Охватив его руками, он прижимался к нему лицом и повторял: «Лала… несчастная Лала…»
Это был Вардан.
Долгие скитания привели его к могиле любимой девушки… Что еще могла ему принести жизнь?
В его скитальческой жизни, полной бурь, невзгод и опасностей, ему, как маяк, светила только одна яркая звезда, на которую были обращены его взоры. Она указывала ему путь к мирной пристани. А теперь она погасла. Что же осталось? Осталось его израненное, разбитое сердце, и не было бальзама, который мог бы залечить его раны. Потеря была невозвратной.
Этот рассудительный, сильный духом и телом юноша никогда раньше не любил, но Лала пробудила в его сердце нежное чувство, растопила его, как воск. Любовь к Лале околдовала его. Где же был теперь его ангел-утешитель? Под этим могильным холмом, который он обнимал, орошая своими слезами, — под этим холмом было погребено сердце юноши.