Золотой шут

Хобб Робин

Голос Лодвайна звучал, словно удары кузнечного молота о наковальню.

«Мне на ваши дела плевать, женщина. И никакие предложения не интересуют. Моя месть принадлежит только мне, и я не отдам ее никому ни за какие деньги на свете. Мне нет дела до вашего Чейда. Я хочу получить голову лорда Голдена и чертову руку вонючего пса, который на него работает. Или ты забыл все на свете, Пэджет, и решил предать дело Полукровок? Ты забыл, что лорд Голден должен заплатить мне жизнью за все, что он сотворил, а его слуга отнял у меня руку?»

«Я ничего не забыл,

Лодвайн. Я там был, дружище! – Голос Пэджета грохотал, точно огромные колеса по мостовой, подминающие под собой гнев и упреки, готовые сорваться с языка. – Ты не забыл, что именно я взял тебя на свою лошадь в тот день и держал, чтобы ты не вывалился из седла? Когда она предложила сделку, я подумал, какая нам разница, как они умрут? Отдадим их ей, а ее золото очень даже пригодится для нашего дела, для того, чтобы отнять власть у Видящих, недостойных трона».

В его голосе зазвучала уверенность в собственной правоте, которая смешалась с далеким блеяньем коз, проникшим в воспоминания Олуха.

«Заткнись! – злобно выкрикнул Лодвайн. – Мне не все равно, как они умрут! Их смерть принадлежит мне. И моя месть не продается. Наше дело подождет до тех пор, пока я не разберусь с этими двоими. Я уже сказал тебе, Пэджет, что мне нужно. Я хочу знать, когда они встают и где едят, когда выезжают на прогулки верхом и где спят. Я хочу знать, где и когда я смогу их прикончить. Вот что мне нужно. Может твой придурок сообщить мне эту информацию?»

Каждое слово гремело, точно удар молота, и Пэджет уже с трудом справлялся с яростью.

«Да, может. Он уже рассказал нам гораздо больше, чем мы рассчитывали от него узнать. Только ты почему-то не хочешь даже выслушать меня. Этот лорд Чейд и то, что стало известно про него дурачку, очень важно. Но если ты можешь думать только о мести и тебе плевать на все остальное, валяй, получай свою конфетку. Тебе только нужно правильно задать вопрос. Расскажи ему, дурачок. Расскажи про предателя, про песью вонючку, который отрубил ему руку, расскажи, как старик его называет. Может быть, тогда он поймет, что, пока он выздоравливал, я сделал для Полукровок больше, чем он, когда имел обе руки».

Олух вспомнил звук удара – рука врезается в мощную плоть, и голос Лодвайна, который слегка запыхался от предпринятого усилия.

«Не забывайся, Пэджет. Или лишишься всего».

Олух резко дернулся, наклонился вперед и прикрыл руками голову. Он тихо скулил, напуганный вновь пережитой сценой.

– На, на, на, – взмолился он, и я его ненадолго отпустил.

Подняв у него над головой ножницы и расческу, я ждал, когда он успокоится. Я знал, что поступаю жестоко, заставляя несчастного переживать заново свой страх. Мне совсем не нравилось делать это, но у меня не было выбора.

Я дождался, когда он успокоится, а потом очень осторожно воспользовался Скиллом, чтобы утешить его и вернуть назад в ту комнату.

– Не бойся вспоминать о том, что тогда произошло, – сказал я. – Здесь тебе ничто не угрожает. Они не смогут тебя найти, не смогут обидеть. Ты в безопасности.

Благодаря

нашей связи через Скилл, я почувствовал, как он хмурится. Олух сопротивлялся, тогда я еще немного его подтолкнул, и вдруг его воспоминания полились рекой.

Олух сделал глубокий вдох, затем выдохнул, а я снова вернулся к его волосам. Думаю, равномерные движения расчески навевали на него сон. Вряд ли кто-нибудь часто к нему прикасался, и уж наверняка он не видел в своей жизни много ласки. Олух начал потихоньку расслабляться, словно щенок, которого гладят добрые руки. Потом что-то утвердительно пролепетал.

– Итак. Что было потом? Что ты им рассказал? – Я старался говорить как можно мягче.

– А ничего. Только про старика… Как он велит складывать дрова. Не размахивать бутылкой, когда я приношу вино. Уносить грязную посуду и старую еду каждое утро. Не трогать бумаги, хотя тебе он разрешает их перекладывать на другое место. Что он приказал мне тебя слушаться, хотя мне совсем это не нравится. О том, что ты хочешь со мной встречаться и разговаривать. А они сказали: «Не ходи. Сделай вид, что забыл». И про то, как вы иногда болтаете по ночам.

– Кто болтает? Мы с Чейдом? – Я медленно провел расческой по его волосам и аккуратно подровнял их.

Когда я услышал его следующие слова, сердце сжалось у меня в груди.

– Угу. Что вы разговариваете про Скилл и Древнюю Кровь. Что он называет тебя другим именем. Фижовли. Что я знаю про ту девушку, которая плачет, а тебе это не нравится.

Пронзительный страх, который я испытал, услышав от него свое исковерканное имя, испарился при упоминании «той девушки».

– Какой девушки? – тупо спросил я, отчаянно желая услышать, как он скажет: «той девушки» или «я не знаю». Внутри у меня все похолодело.

– Она все плачет и плачет, – тихо проговорил Олух.

– Кто? – снова спросил я, и сердце у меня упало.

– Та девушка. Неттл, которая ноет по ночам и никак не может замолчать. – Он вдруг наклонил голову, и я отрезал слишком большую прядь. – Она и сейчас плачет.

Мне стало еще страшнее, если такое вообще было возможно.

– Правда? – спросил я и очень осторожно убрал стены, чтобы открыться Неттл, но ничего не почувствовал. – Нет. Она успокоилась, – заявил я.

– Она плачет сама с собой. В другом месте.

– Я тебя не понимаю.

– В пустом месте.

– Я тебя не понимаю, – повторил я, тревога моя становилась все сильнее.

– Не важно. Она перестала.

– И все? – недоверчиво спросил я и положил на стол ножницы и расческу.

– Угу. – Олух принялся ковырять в носу. – Я ухожу, – неожиданно объявил он, встал и огляделся по сторонам. – Не ешь мое пирожное! – предупредил он меня.

– Не буду. А ты не хочешь остаться и съесть его?

Потрясение, которое я испытал, заглушило все остальные чувства. Удалось ли Лодвайну услышать мое настоящее имя в исковерканном Олухом варианте? Теперь он знает имя моей дочери. Над нами нависла опасность, а я обсуждаю с дурачком пирожные.