Золотой тупик
Шрифт:
При последних словах его казацкие усы выпрямились кончиками вверх, как у Сальвадора Дали, лицо вдохновенно просветлело, глаза влажно заблестели. У него был вид человека, только что услышавшего от ведущего телевизионной лотереи выигрышный номер своего билета
Холодея от отвращения и злобы к стражу порядка, а ещё больше к себе, Эдди прозревал. Никогда ещё он не чувствовал себя таким оплёванным и униженным. Окончательно прозрев, он встал со стула и, глядя на повеселевшего старшину, пытающегося придать усам прежнее положение, сказал:
– Всё так просто? Комбинация из двух пальцев? Хороший день, старшина?
Страж порядка
– В каком это смысле, гражданин Мерфин?
– В том, товарищ Деревянко, что сумма, в самом деле, хорошая, не каждый день такое случается, да? По два с половиной косаря «бакинских» на брата, или вы, как водится, с начальством делитесь?
Милиционер пожевал губами.
– А вот за это, гражданин Мерфин, я вас могу…
– Не можешь. Невыгодно тебе, чтобы я копать начал, да заявления в прокуратуру писать. Такую лавочку потерять, а? Вокзал, приезд, отъезд, ты здесь за шерифа, Дёмушкин с пацаном под тобой работают, навар отличный. А пострадавшие…тут ты прав, не сидеть же им здесь в ожидании справедливости, – сказал Эдди. – Вообщем, райские условия. Но я ещё появлюсь здесь для окончательного восстановления справедливости, имей это в виду.
Сержант цыкнул зубом, нагло ухмыльнулся.
– Граждане, граждане, – зло передразнил его Эдди, сплюнув, и хлопнул дверью.
На перроне он жадно выпил всю бутылку «Нарзана». закурил, достал из внутреннего кармана пиджака оставшиеся деньги, пересчитал. Денег оставалось немного, он с тоской вспомнил комок денег, выброшенный музыкантам. В столице «коллеги» ждали его приезда с деньгами, его доля в интересном аферистическом проекте была определена в пять тысяч долларов.
Зябко поёжившись, он поднял воротник куртки, пробормотав:
– Остаётся только согласиться с веским доводом бравого солдата Швейка, что на вокзале всегда крали и будут красть, без этого не обойтись.
Он огляделся и неожиданно расхохотался. Добрая подруга человечества, госпожа Ирония, подала ему таблетку:
–Так куда ты, брат, ехал в Москву или в Баку?
Две старушки испуганно отпрянули от него, он подмигнул им.
– Главное, что б не было войны. Так ведь бабушки?
– Это ты правильно говоришь, сынок, – сказала одна из них, повернулась к подруге и продолжила прерванный разговор:
–Я, Петровна, такого богатого рынка отродясь не видала. Товара и нашего, и заморского окиян-море. Кооперативщики всё задарма отдают. Я себе там такие валеночки отхватила с меховой оторочкой! У нас в станице такие втридорога продают заезжие перекупщики. Клеёнку импортную купила, плёнкой для парника запаслась, джинсы варёные внуку взяла, а деду приёмник импортный, толчея только дикая, но оно того стоит.
Она наклонилась к уху подруги и что-то стала быстро нашёптывать, та, расширив глаза, прыснула в кулак.
– Врёшь! Срамота-то какая! Неужто такое продают?
Эдди с серьёзным видом спросил:
– Я извиняюсь, что встреваю в ваш приватный разговор. А на этом чудесном рынке будильники продаются?
– Я там китайский говорящий купила, – ответила бабуля.
– Я всегда мечтал о китайском говорящем будильнике, я с вами, женщины, – сказал Эдди.
– Тады за билетом беги, сынок, электричка через десять минут, – сообщила говорливая старушка.
За время пока Эдди слушал беседу женщин, он определился с планом дальнейших действий: вторую часть денег за проданную квартиру он мог по договорённости с покупателем получить через неделю. «Отзвонюсь в Москву, попью целебной водички в Пятигорске, отосплюсь, наконец, в гостинице, приду в себя. Вернусь в Баку за деньгами, дальше видно будет».
Купив билет до Пятигорска, потирая покрасневшие от холода уши, (утеплённая кепка с ушками осталась в купе), он пошёл к электричке, думая о том, что первым делом купит какой-нибудь головной убор.
Если бы он мог видеть картину побудки, происходившую в эти минуты в купе поезда, уносящего усачей в столицу, он бы оценил иронию ситуации. Проснувшиеся земляки, обнаружив в купе только его кепку, недоумённо переглянулись, а Сардар, хмыкнув, брякнул: «Кепка едет в Москву». Другой усач, подмигнув ему, заключил: «А Эдик в Баку», и поставил на стол бутылку коньяка.
Глава III. Геноссе Шнайдер, мытарь Эдуард и зигзуг удачи.
«Э-э-э, да здесь сущий лоховской Клондайк», – озираясь, прошептал Эдди, ступив на посыпанный песком обледенелый асфальт рынка. Зорко окидывая взглядом окрестность, он быстро выхватывал бросающиеся в глаза особенности провинциального рынка, чувствуя нарастающий, непреодолимый зуд, зовущий к действиям.
Сразу за входом в рынок нагло расположился старый «Форд» с распахнутыми дверями, мощные динамики выплёвывали из салона машины страдающий голос певца Казаченко: «Больно мне, больно! Не унять мне эту злую боль…». Рядом с машиной двое крепких бритых молодцов заломили руки очкарику, третий отвешивал ему увесистые пинки коленом, очкарик дико взвизгивал после каждого пинка: «Больно!». Казалось, что это именно он страдальчески выводит это «больно мне, больно». «Изумительный синтез формы и содержания», – пробормотал Эдди и свернул к платному туалету, где от души расхохотался – над писсуаром висела картонка с нехитрым призывом: «Товарищи! Уважайте труд уборщиц. Соотносите свои действия у писсуара с формулой S = V * T». «Это город не только вокзальный поэтов и конголезских фармацевтов с вологодским говором, но и физиков-острословов, мне здесь начинает нравиться» – усмехнулся он.
В голове же зрел план, стремительно прокручивались варианты, его охватило волнение охотника и нервозность. Ноги вынесли его к зданию администрации рынка, где он тщательно ознакомился с вывешенной на стенде информацией. Вернувшись ко входу в рынок, он медленно двинулся вдоль первого внешнего торгового ряда. Субботний день, несмотря на холод гнал людей на рынок, толчея была невообразимая, а народ всё прибывал.
Студент третьего курса, будущий преподаватель английского языка Юрий Шнайдер, мёрз рядом с «прищурившимися» вьетнамцами, бойко торговавшими самопальными джинсами и куртками «варёнками». Джинсы убегали «влёт». Вьетнамцы начинали торговаться с «тысяся тлиста», но щедро опускали цену до «тысяси».
Поглядывая, как быстро пустеют пузатые клетчатые баулы вьетнамцев, Юрий завистливо думал: «Тысяча триста! Это же тринадцать моих стипендий! Народ ноет кругом, что безденежье, а сметают сволочи с прилавков всё. Эх, были б сейчас деньжата купил бы у узкоплёночных весь их товар оптом, рублей по восемьсот за штуку и перепродал бы в розницу по тысяче сто. Хороший товар, не то, что мой, чёрт меня дёрнул купить эту дрянь». Он немного подумал и сказал, раздражённо пнув ногой свою сумку: «По тысяча двести».