Золотой век
Шрифт:
XLIII
Встреча с княжною произвела на Серебрякова сильное впечатление.
Его мучило угрызение совести, он считал себя виновным перед княжной Натальей Платоновной.
Серебрякову было жаль княжну; в тяжелом настроении духа вернулся он домой и стал торопиться скорее выехать из Москвы…
Своей жене про встречу с княжною он ничего не сказал.
— Сергей, что с тобой? — спросила у Серебрякова его жена.
— А что?
— Да ты такой мрачный…
— Нет, нет, ничего…
— Ты скрываешь, Сергей, с тобой
— Право же, ничего.
— А почему ты такой мрачный?
— Нездоровится мне…
— Только и всего?
— Чего же еще тебе…
— А я думала, с тобою вышла какая-нибудь неприятность…
— Никакой… Мне только хочется, Ольга, скорее выехать из Москвы.
— Зачем торопиться, милый… Я в первый раз в Москве и совсем ее не знаю… Мне очень хочется осмотреть городские достопримечательности, в Кремль сегодня ты почему-то меня не взял, ушел один.
— Когда я уходил, ты спала, мне было жаль будить тебя, в Петербурге мы пробудем недолго, заедем опять в Москву и тогда дольше в ней погостим… А теперь, Ольга, нам необходимо спешить в Питер.
— Что же, милый, я готова… Поедем хоть завтра.
— Да, да, завтра непременно надо выехать из Москвы.
Императрица Екатерина Великая со своим двором в то время находилась в Петербурге, вернувшись через Москву из своего путешествия по Крыму.
На великолепного князя Тавриды посыпались новые милости. «Целый ряд рескриптов императрицы свидетельствовал о ее признательности за труды Потемкина.
Ему пожаловано было 100 000 рублей в награду «за доставление продовольствия войскам с выгодою и сбережением казны».
Вот что, между прочим, писала императрица Потемкину, вернувшись из путешествия:
«Между тобою и мною, мой друг, дело в кратких словах: ты мне служил, а я признательна, вот и все тут; врагам своим ты ударил по пальцам усердием ко мне и ревностью к делам Империи».
В ответ на милостивое письмо монархини князь Потемкин, выражая свои верноподданические чувства, между прочим, так писал: «здешний край не забудет своего счастья. Он тебя зрит присно у себя, ибо почитает себя твоею отчиною и крепко надеется на твою милость» [18] .
18
«Русск. стар.», том XII
Теперь князь Потемкин находился на вершине своего счастья и могущества.
Врагам его пришлось смириться и волей-неволей примкнуть к партии Потемкина, иначе они рисковали попасть в немилость к самой императрице.
При дворе шли балы за балами, затмившие своею роскошью все виденное прежде; горожане, радуясь возвращению любимой монархини, тоже предавались веселью.
В самом разгаре празднеств приехал Сергей Серебряков с женою в Петербург. О его приезде доложили государыне; она пожелала видеть Серебрякова.
Императрица приняла его в своем кабинете, окруженная министрами и вельможами, в числе их находился и старый фельдмаршал Румянцев-Задунайский. Серебряков когда-то был у него адъютантом.
Старик фельдмаршал узнал его.
Государыня изъявила свое благоволение Серебрякову, который явился теперь во дворец в мундире капитана гвардии.
Все права и преимущества ему, по приказанию государыни, были возвращены.
— Я была бы очень довольна, если бы вы, господин капитан, находились в рядах моей дорогой гвардии, но, к несчастью, вы больны и вам надо лечиться. Климат Петербурга для вас тяжел; вам придется снова уехать в этот чудный Крым, — милостиво проговорила Серебрякову государыня.
— Я так счастлив милостью вашего величества, что забываю болезнь и готов нести службу вашему величеству и земле родной, — взволнованным голосом проговорил Серебряков.
— Ваше рвение к службе очень похвально, господин капитан, но нельзя забывать, что вы больны. Мы даем вам продолжительный отпуск для поправления здоровья; все время своей болезни будете получать полный оклад жалованья. Поправитесь, приезжайте, будем рады вашей службе. Я вижу, вы утомлены дорогой. Ступайте отдохните, господин капитан.
В словах великой монархини слышна были жалость, участие к Серебрякову.
И на самом деле, бедняга Серебряков с первого взгляда внушал жалость — он так был худ и бледен. При взгляде на него всякий бы подумал, что он «не жилец на белом свете».
Когда Серебряков, откланявшись государыне, хотел выйти из царского кабинета, его остановил фельдмаршал Румянцев-Задунайский такими словами:
— Вы меня узнали, господин капитан?
— Так точно, ваше сиятельство, я вас не мог не узнать, моего доброго и храброго военачальника, которому я многим обязан, — тихо ответил графу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому Серебряков.
— Спасибо, спасибо, весьма польщен, весьма, — крепко пожимая руку Серебрякову, сказал старый фельдмаршал. — Не уходите из дворца; подождите, мне надо с вами поговорить о многом, — добавил он.
Серебряков ждал не долго; скоро старый фельдмаршал вышел из кабинета государыни и подошел к нему.
— Садись и поговорим, — проговорил граф Румянцев-Задунайский Серебрякову, показывая ему место на диване рядом с собой.
— Я так рад, ваше сиятельство, что случай доставил мне видеть вас, — почтительно промолвил Серебряков.
— Ну, какая радость. Что я вам?
— Как же, ваше сиятельство, я… я помню те милости, которые вы мне оказывали, когда я имел счастье служить у вас адъютантом.
— Да, да… Хорошее было тогда время, хорошее. Теперь не то. Молодые умники появились, — мы не нужны стали. Знаю, господин капитан, слышал, через кого ты столько бед и несчастий перенес. О Господи, русского дворянина и офицера, ровно раба крепостного, в неволю продают… Сему поступку злодейскому и названия не подберешь. В старое время сего злодеяния не случалось, — взволнованным голосом проговорил старый фельдмаршал. — Что же ты? Как со своим врагом поступил? — спросил он.