Золотой выстрел

Скажите, вы любите одиночество до такой степени, чтобы проторчать в тайге несколько летних месяцев, таскаясь по гарям, бурелому, распадкам и каменистым кряжам? Вам нравится, когда вас жрут огромные размерами с майского жука оводы, умеющие кусать через одежду так, что кажется, будто тебя ширнули шилом?

Вам нравится пить чай, когда перед каждым глотком приходится дуть на воду, чтобы хоть чуть отодвинуть от губ в сторону толстый слой опаленного горячим паром гнуса — точечно-мелких мошек, чьи укусы делают нормальные человеческие

Если вам все это не нравится, то лучше не испытывайте себя и не ищите счастья в золотоискательстве, шаманаясь по тайге в надежде найти самородок на берегах безвестного таежного, ключа, который, можете быть уверены, уже до вас скребли и лопатили многие поколения заядлых старателей.

И еще одна сущая мелочь, о которой стоит сказать, чтобы отвратить вас от приключенческого безрассудства. Допустим вам подфартит и вы намоете, наскребете рыжевья, но это далеко не означает, что вам сразу удастся легко и просто подправить свои финансовые дела. Золотишко — материя тонкая. А у старателя нет друзей. Его в любой момент старается обобрать государство, методами, которые именуются «законными». В то же время в надежде поживиться за счет чужого фарта его поджидают лихие ребята, умеющие одним незаконным, но очень метким выстрелом разрешать свои проблемы и развязывать тугие узлы отношений с соперниками и конкурентами.

Андрей Сергеевич Барсов был прирожденным таежником — выносливым, терпеливым и толстошкурым. Он мог в одиночестве бродить по тайге месяцами, а если с напарником, то вообще не знал о лимите времени. Он не обращал внимания на оводов — мало ли кто тебя может укусить, но ведь все не больнее тира, верно? А уж обращать внимание на гнус, значит вообще отказать себя в праве общаться с природой, которую можно назвать первозданной.

Вот и в этот раз со старым дружком Пал Андреичем Громаком Барсов ушел в тайгу, не назначив жене даты возврата. Ушел, чтобы всласть поохотиться и сделать кое-какие собственные геологические прикидки.

Для них обоих тайга была домом родным. В горных темнохвойных дебрях, заселенных в большей части аянской елью и белокурой пихтой, Барсов знал все породы деревьев, кустов и трав. Держа на ладони лист, он мог определить принадлежит ли тот ильму или грабу, березе даурской или каменной, не мог спутать кедр сибирский с кедром корейским.

Продираясь сквозь заросли луговых трав, Барсов как старых знакомых по стеблям и цветкам узнавал мойник, кислицу, зимолюбку, отличал осоку кривоносную от мечевидной, знал, какую ягоду можно есть, а какой лучше не трогать. В каменных осыпях, в отвалах гальки, намытой потоками, он без труда находил интересные для старателя горные породы и минералы, по золотому блеску песка, устилавшего ложа ключей, угадывал имеет ли дело с блестками золота или обманной игрой колчедана.

К исходу первого дня пути, когда они двигались вдоль таежной реки Уяна, Барсов ощутил неясное беспокойство. Он не сразу понял, что породило это чувство, но как всякий бывалый таежник не стал отгонять тревогу, а тут же попытался в ней разобраться.

Что могло предвещать им опасность? Прежде всего встреча с крупным хищным зверем и, как ни странно звучит, с незнакомым человеком.

Барсов резко согнул прутик лещины и тот надломился с легким треском.

Громак, который шел по едва заметной тропке метрах в пяти впереди, тут же замер и обернулся. Посмотрел на Барсова. Тот махнул рукой, показывая, что нужно продолжать движение. Потом пальцем ткнул себе в грудь и жестом обозначил намерение остаться на месте. Громак вскинул ладонь на уровень плеча и покачал ею из стороны в сторону. Потом неторопливо двинулся в прежнем направлении.

Барсов сошел со стежки, укрылся за матерым кедром. Передернул цевье своего «ижа» — ружья двенадцатого калибра — мощного многозарядного помповика. Это одноствольное оружие с первых проб понравилось ему своей мощностью и возможностью быстрого перезаряжания. В тайге при охоте на крупного зверя обычные двустволки с переламывающимися стволами таят в себе немало неудобств, о которых узнаешь сразу после одного выстрела и одной осечки.

Город противен природе человека большими соблазнами и комфортом. Он убивает в людях многие естественные качества. В первую очередь цивилизация гробит обоняние и связанные с ним инстинкты. Загазованные автомобилями улицы, провонявшие табаком курилки, женщины, оглушающе расцвеченные резкими парфюмерными отдушками — все это притупляет способности человека к тонкому восприятию естественного фона запахов, лишает людей возможностей быстрой адаптации к природной среде.

Барсов в тайге и горах привык руководствоваться обонянием не меньше чем слухом и зрением. Он втянул ноздрями воздух, принюхался. Легкая едва уловимая терпкость табачного дыма заставила его насторожиться еще больше. Запах, долетавший до ноздрей, был тонкий, явно городской. Человек курил сигарету. Он был чужой. Ни сам Барсов, ни его спутники в тайге на ходу не курили. Каждый мог побаловаться табачком на привале, но не в движении. Все они знали — резкий запах человека настораживает и пугает диких животных в той же мере, что и треск прущегося напролом через чащу медведя.

Кто— то шел по их следу.

Громак, пройдя два десятка метров, тоже сошел с тропы и укрылся за вековой елью. Стал терпеливо ждать. Он знал — сигнала тревоги Барсов зря не подаст.

Минут через пятнадцать на тропе появился человек. Двигался он осторожно, держа наизготовку новенькую ижевскую двустволку двенадцатого калибра. Он миновал Барсова, не заметив его. Тот, выждав удобный момент, бесшумно вышел из-за кедра и воткнул ствол помповика между лопаток незнакомца.

— Стоять! Брось ружье!

Незнакомец осторожно присел и положил оружие на землю.

Навстречу ему из укрытия вышел Громак. Он вгляделся в небритую, поросшую клочковатой рыжей шерстью физиономию и распахнул руки в радостном приветственном движении.

— Редька! Это же надо, на ловца и зверь бежит.

Редька был уголовником, который отбыв все положенные ему срока, как принято говорить на тюремном жаргоне, осел в приморско-таежном поселке Океанке, продолжая промышлять рэкетом и налетами на «дальнобойный» транспорт на автомобильных магистралях в составе какой-то банды. Как и во всяком сообществе, которое соседствует с зонами мест заключения, о деятельности Редьки знали многие, но это не мешало ему жить. Оно уж так устроено, что менты живут сами по себе, и народ их заботами не отягощен: у каждого свое дело. И Редька спокойно жил, поскольку не пойман — не вор, а до поры до времени его не ловили.

— Ты что, мужик?! — Нос Редьки сморщился, глаза, которыми он уставился на Громака, сделались испуганно-удивленными, — Я тебя знать не знаю.

— Ну-ну. — Громак укоризненно покачал головой. — как это так — не знаю? В лесу все знают друг друга. Здесь только два сорта живых существ — охотники и дичь. Не слыхал рази?

— Я охотник.

— Значит, дичь — я? — Барсов поднял ружье, которое Редька бросил на тропку. Переломил стволы. Эжектор вышвырнул на землю две папковых патрона ядовито-зеленого цвета.