Золотые апостолы
Шрифт:
Он словно почувствовал: вдруг заскулил и положил морду на плечо Риты. Боковым зрением я видел, как он, поскуливая, лижет ее щеку. Кровь из разорванного в драке волчьего плеча сбегала на белую блузку Риты, расплываясь на ней темным пятном. Я явственно ощущал запах крови – тяжелый, сырой. Мне, наверное, следовало отогнать волка от Риты. Но сейчас я не мог тратиться на это…
Я не помнил, как мы пересекли город, спустились по косогору к мосту и въехали на главную улицу Заречья. Дома с черными окнами тихо проплывали мимо, ровно гудел мотор машины, рядом поскуливал раненый
К счастью, во дворе деда Трипуза горела лампочка; увидев желтое пятно впереди, я взбодрился. Нас, видимо, ждали. Едва свет от фар "бээмвэ" полоснул по крыше дома Трипуза, створки ворот поползли в стороны. Я плавно зарулил в широкий проем, и, заглушив мотор, уткнулся лицом в руль.
Сквозь стоявший в ушах гул я услышал, как открываются двери машины, раздался чей-то испуганный крик и быстрый разговор. Кто-то тронул меня за плечо. Я поднял голову. Перед раскрытой дверью стоял дед Трипуз. Он молча сделал знак выходить.
Путаясь ногами в дверном проеме, я выбрался наружу. И только сейчас заметил Дуню. Она смотрела на меня широко открытыми глазами, и вдруг бросилась навстречу. Но дед движением руки остановил ее.
Я медленно обошел машину, открыл пассажирскую дверь. Осторожно отстегнул ремни и поднял спинку сиденья. Присев, подсунул руки под неподвижное тело и, сделав усилие, вытащил Риту наружу. Волк тут же сиганул следом.
Я хотел отнести ее в дом, но дед молча указал в сторону бани. Нетвердо ступая, я понес Риту туда. За первыми же деревьями свет лампочки во дворе иссяк, и я с минуту стоял, привыкая к темноте. Вскоре знакомая тропинка между яблонями отчетливо проступила в лунном свете, я двинулся вперед. Позади доносились легкие шаги и хриплое дыхание – волк трусил следом.
…Что-то странное виднелось в траве у самой бани, и я невольно замедлил шаг. Присмотрелся. Это были ножи. Черные длинные лезвия торчали земли, совсем как недавно в полу подвала, отбрасывая на траву короткие зловещие тени. Здесь тоже ждали зверя. Но он пришел в подвал.
Я миновал забор из ножей, когда позади вдруг раздался отчаянный визг. Я оглянулся. Дед Трипуз крепко держал раненого волка за холку и хвост. И вдруг, сделав несколько быстрых шагов, бросил его вверх!
Словно в фильме с ускоренной съемкой волк медленно летел в воздухе, скуля и беспомощно дрыгая нелепо растопыренными лапами, над заборчиком из ножей его перевернуло через голову, и он ухнул вниз!
Я закрыл глаза, ожидая услышать хруст раздираемой сталью плоти и предсмертный визг умирающего зверя. Но вместо этого раздался сочный шлепок – что-то большое и тяжелое упало на землю. Я открыл глаза. На траве, раскинув в стороны руки, лежал Кузьма. Голый. Со страшной рваной раной у левого плеча…
3.
– Я боюсь, Онисим!
– Не надо. Старая Христина сказала, что нам не будет больно – это хороший отвар. Я дал ей серебряный рубль. Уснем – и все…
– Я не поэтому. Батюшка в церкви говорил: самоубийство – великий грех!
– Грех – мучить и обижать. Господь заповедал людям любить друг друга. Он нас поймет…
– Папу жалко. Он никогда меня не обижал и братьям не давал. Он из-за меня и не женился после того, как мама умерла. Не хотел, чтобы мачеха обижала…
– А мне моего не жалко. Я у него полдня на коленях стоял: просил, чтобы благословил. А он только ругался: единственный сын Тимофея Браги никогда не женится на дочери каменщика! Нечего этой голодранке…
– Ты его прости. Сейчас нельзя…
– Бог простит.
– Думаешь, они нас не разлучат? Похоронят вместе?
– Не посмеют разлучить! Когда найдут… У тебя на пальце обручальное кольцо, у меня кольцо… Не посмеют!
– Лучше бы нам обвенчаться…
– Я говорил с батюшкой. Без благословения родителей… Перед Богом мы – муж и жена. Мы к нему идем…
– Смотри: между веток яблони – солнце! Мы его никогда больше не увидим…
– Не плачь! Там, куда идем, всегда Божий свет!
– И там все любят друг друга? Никто никого никогда не обижает?
– Да!
– У меня холодеют ноги. Я их не чувствую.
– Христина не обманула.
– Обними меня крепче!
– И ты меня…
Маленькая ласковая ручка осторожно перебирала мои спутанные волосы и разглаживала их вдоль висков. Я открыл глаза. У койки сидела Дуня. Высунув от старания язычок, она легкими движениями пальцев наводила порядок у меня на голове.
– И почему у мужчин, которым это совершенно не нужно, волосы вьются? – задумчиво спросила она, не переставая работать пальцами. – А девушкам приходиться накручиваться на бигуди, химию делать? Несправедливо…
Я не ответил. Блаженное чувство сладкой неги от ее прикосновений разливалось по телу. Пусть бы это не кончалось…
– Ты плакал, – сказала она, оставив в покое мои волосы и ласково стирая пальцами следы слез на моих щеках. – Почему?
– Я видел Ульяну и Онисима. Они лежали в траве…
– Я тоже плачу, когда их вижу, – тихо сказала Дуня, гладя меня по голове. – Так жалко! Ничего у них не получилось – разлучили после смерти.
– Ты тоже их видела?
– Много раз. Ульяна ко мне и одна приходила. Это она сказала, что ты приехал и спишь в башне у дедушки. Велела спешить. Сказала, что у тебя под правой грудью будет круглая красная родинка – как у меня под левой. И, если мы соприкоснемся ими, сила твоя вырастет вдвое.
– Какая сила?
– Такая, – загадочно улыбнулась она.
– А почему Ульяна это тебе сказала?
– Наверное, потому что родственница. Я ведь тоже Бабоед.
– Не знал.
– Потому что не спрашивал. И Виталик – Бабоед. Только он – по матери, поэтому в документах по-другому.
– Красивая у тебя фамилия.
– У тебя тоже. Даже лучше – двойная.
– Выйдешь замуж – сделаешь и себе двойную.
– Лучше уж сразу получить, готовую, – засмеялась она и, неожиданно нагнувшись, прижалась своей щекой к моей. – Дед велел передать тебе большое спасибо, – жарко прошептала в ухо. – Сказал, что вы с Кузьмой – герои и спасли Горку от большой беды.