Золотые кони
Шрифт:
Я не убедил его. Он боялся шевельнуться и все шептал неразборчиво свои молитвы, которым его, как и меня, научила в детстве мать. Несколько раз он вскакивал будто бы для того, чтобы проверить лошадей, да так возле них и остался ночевать, завернувшись в одеяло.
У меня же было легко на сердце. Я вдыхал аромат сосновой хвои, которой была устлана поляна, терпкий запах перегноя, под которым покоились останки неизвестного человека. В отверстии, которого испугался Котус, что-то поблескивало.
Глава IV
До прибытия в Ратиак мы пересекли
К счастью, в деревнях нам оказывали более радушный прием, хотя до самого Ратиака мы ели только собственный хлеб и ночевали под открытым небом. В деревнях люди жили в достатке, который сказывался благодаря занятию земледелием. Земля здесь была настолько плодородной, давала такие обильные урожаи пшеницы, что люди довольствовались небольшими клочками, расчищенными от леса. Каждый окружал свою пашню густым кустарником и кольями. Крестьяне-пиктоны походили на наших крестьян, правда, они носили штаны и гетры, а короткие туники иногда оторачивали мехом. Эти лесные землепашцы не испытывали еще нужды объединяться в тесные деревни, но селились как можно ближе к укрепленным строениям знати, разбросанным по всему краю.
У одного из таких землевладельцев мы остановились однажды на ночлег. Впервые я попал в дом к знатному галлу. В окружение этого господина — его звали Карвилием — входило несколько воинов. Все они были одеты очень ярко. На самом Карвилии была рубаха в красно-черную клетку, золотое ожерелье на груди. Обстановка в доме, словно для контраста, была более чем скромной. Никакой мебели, кроме окованных железом сундуков, в зале не было, мы сидели на вязанках хвороста. На волчью шкуру, которая служила кому-то постелью, то и дело вспрыгивали куры, а из соседней комнаты вышла свинья и устроилась прямо возле Котуса. По кельтскому обычаю, каждый из присутствующих мог задать нам любой вопрос. Они все хотели знать о нас сию же минуту: кто мы, откуда, куда едем, с какой целью? Но когда они узнали, что мы спасались бегством от римских солдат, то стали переглядываться, и наконец старший из них сказал:
— С тех пор как легионы Рима встали лагерем неподалеку отсюда, люди перестали опасаться, что сосед нападет на тебя, клянусь Кернунном!
Он откусил кусок от своего ломтя мяса, долго жевал его, потом запил медовым вином и продолжил:
— Мне жаль, незнакомцы, но вам нужно поискать поддержки в другом месте. У нас с Римом мир.
В других селениях нас встречала та же доброжелательность, но и те же нескромные вопросы, то же изумление при упоминании о бесчинствах римских солдат.
— Здесь, — отвечали нам, — они никого не трогают. Их даже не видно. А знать перестала грызться между собой, как только они появились.
Один гончар рассказал нам, вытирая измазанные глиной руки о бедра:
— Я видел их здесь. Дней десять назад приезжал офицер с перьями на шлеме и три других солдата без перьев, с ними были купцы, торгующие в лагере. Они осмотрели мои печи, сарай, я подписал большой заказ. Если так пойдет и дальше, мы разбогатеем.
— А если они хитрят? Если они всего-навсего что-то разведывали, а потом заберут твоих парней и сделают их гладиаторами? Если они силой заставят вас служить в их легионах, как это было у нас в Нарбонии? Или заставят вас воевать с вашими собратьями?
— Им не нужно было ничего, кроме моих кувшинов и мисок.
— Возможно, ты скоро будешь говорить о них по-другому.
— Не убеждай меня, чужеземец, я верю своим глазам.
— Так говорят все до поры до времени…
После того разговора с гончаром Котус сказал мне с укором:
— Тебе нравится новое занятие?
Я был задет:
— Если оно тебе не по душе, возвращайся в лагерь.
— Я не могу оставить тебя одного.
— Тогда зачем задавать такие вопросы?
— Ты злоупотребляешь гостеприимством этих добрых и мужественных людей. Иногда я уже не могу понять, на чьей ты стороне: мне начинает казаться, что ты по-настоящему ненавидишь римлян.
— Меня заставляет их ненавидеть моя роль. Иначе мне не будут верить.
— Мне неприятно смотреть на это.
— Повторяю: ты волен вернуться. Я даже приказываю тебе вернуться, если поход тебе в тягость. Тем более что недовольство написано у тебя на лице, оно погубит нас.
— Ты несправедлив, хозяин. Постарайся понять, я боюсь только за того, что ты перестанешь быть таким, каков ты есть сейчас.
— Мне нельзя быть другим?
— Это просто невозможно. Собаки тебя любят…
— Но для них не существует различий между людьми.
— Не только собаки. Где бы мы ни появились, тебя сразу окружают дети.
— Мой шлем забавляет их, вот и все.
— Дети открывали перед тобой свое сердце, как и мы когда-то, твои слуги. Люди тянутся к тебе, а ты заманиваешь их в ловушку.
— Пока что в нее попало немного дичи. Подождем более крупной добычи.
На пятый день мы увидели вдали башни укреплений Ратиака. Наши кони шли нетерпеливым шагом по дороге к воротам, обнюхиваясь с лошадьми пиктонов. Мы обгоняли тяжелые повозки, груженные брусьями и мешками, возничие бодро приветствовали нас, взмахивая кнутами. На одной из телег ехало целое семейство, все как один весело кивали нам, махали руками — непривычно много внимания! Попался военный, который вел под уздцы великолепного, белого, как пена, скакуна, он что-то прокричал нам.
— Скорее всего свое имя, — шепнул Котус.