Золотые кони
Шрифт:
Наконец, среди них оказался один из тех нервиев, которых Цезарь разбил на Самаробриве.
— Нас как будто не существовало на земле, — сказал он. — Из шестисот землевладельцев в живых осталось трое. Из шестидесяти тысяч воинов уцелело лишь пятьсот. Мне нечего отвоевывать, но я не сложу оружия, потому что согласен с арверном: Цезаря можно разбить, если помогать друг другу. Если удастся выбраться отсюда, я присоединюсь к венедам.
Вот каковы были на самом деле, моя Ливия, те противники Цезаря, про которых он написал: «Слепота, злоба и жажда наживы сделали их непримиримыми врагами культуры».
Как-то
— Хозяин, что ты решил предпринять? Ты откроешься Вертиску или будешь играть роль галла?
— Тебе страшно?
— Вертиск способен на все.
Я хлопнул его по плечу:
— Я читаю твои мысли так же хорошо, как и ты мои!
Тем временем за нашими спинами состоялся военный совет.
Я сказал:
— Чем мы рискуем? Тем, что он вернет нас Крассу?
Котус не успел ответить. К нам подошел арверн и взглянул через решетку на корабли, стоящие у плавучего причала, связанные друг с другом канатами, на противоположный берег, усыпанный жухлыми листьями, на крыши и башни домов острова Намнета.
— Я знаю, — сказал он с такой интонацией, как будто угрожал кому-то, — там есть наши, и они не сидят, как мы, в заточении. Иди-ка сюда, парисий. Ты видишь эту пристань?
— Вижу.
— С нее начинается для нас свобода. Иди к нам, аквитан.
Тот не шелохнулся, недоверчиво улыбаясь. Арверн не унимался:
— Когда рыбу море выбрасывает на берег, она начинает задыхаться и уже не верит, что спасется. Но с наступлением прилива вода находит ее, и рыба снова плавает и резвится. Часто, когда все кажется уже навсегда потерянным, избавление оказывается где-то совсем близко.
Мне показалось, что ему о чем-то известно, и дальнейшие события подтвердили эту догадку.
А нервий воскликнул из своего угла:
— Они не возьмут меня живьем! Скорее я перегрызу себе вены на руках!..
Мои несчастные случайные товарищи, знали бы вы, какая тяжесть лежала на мне в дни нашего плена и бегства, как я жалел, что не могу, как вы, горячо мечтать о свободе, об отмщении! Несколько месяцев вам оставалось быть в живых. Смерть настигла вас в бою, и я верю, что в этот момент вы были счастливы, ибо тот несчастлив, кто не верит в свою цель. Пусть бескрайнее море будет вашей надежной могилой, а души ваши поселятся на божественных Пурийских островах…
Всю ночь и весь следующий день я размышлял над дилеммой, с которой столкнулся. На одну чашу весов я помещал агрессивное римское могущество, свой печальный личный опыт, лицемерие высокопоставленных особ, а на другую — храбрость, бескорыстие этих людей, которые предпочитают смерть любому виду порабощения. Во мне точно сошлись для единоборства материнские галльские черты и дух отца-римлянина. Котус словно знал об этой внутренней борьбе: улучив момент, тронул меня за руку:
— Что бы ты ни выбрал, я останусь с тобой.
Судьба сама разрешила мои колебания. Когда луна взошла над островом, виднеющимся из окошка, за дверью послышались чьи-то осторожные голоса, засов отодвинули, и мы узнали бородатое лицо одного из приближенных вергобрета, который пытался уговорить его помиловать нас.
— Выходите быстрее. И без шума.
Мы шли по коридору, который заканчивался лестницей, выведшей нас прямо к причалу.
— На этот раз все обошлось, — сказал арверн.
И вполголоса он зашептал молитву в честь Тетата, верховного бога своего горного народа. Аквитан насмешливо хмыкнул.
— Хозяин, решайся, — прошептал Котус.
Все вместе мы взошли на корабль. На корме сидел уже знакомый нам гигант с топором. Нервий плюнул в его направлении.
— Тише, я же сказал! — сердито прошептал наш освободитель.
Часовые приподняли головы над частоколом и помахивали нам:
— Счастливого плавания, Гобаннито!
— Спасибо, друзья! — ответил освободитель.
Весла уже погрузились в серебрящуюся воду. На безопасном расстоянии от берега матросы натянули квадратный парус. Над чернеющими таинственными берегами непривычно быстро неслись тяжелые тучи.
— Хозяин, — взмолился Котус, — будет поздно!
— Посмотрим, что будет дальше…
— Куда вы нас везете? — крикнул нервий.
Вскоре мы причалили в тихой бухточке, по берегу которой громоздились крупные валуны. Когда мы проходили мимо гиганта, он показал нам на охапку веревок, к которым были привязаны камни:
— Это было приготовлено для таких, как вы, друзья. Вергобрет обычно топил беженцев, чтобы они не давали римлянам повода сомневаться в его преданности.
— Но мы оказались рядом, — сказал Гобаннито.
Нас отвели в дом, спрятанный в глуши леса, и накормили колбасами, хлебом и пивом.
— Мне сообщили, что вергобрет собирался отослать вас в лагерь андов к легионерам, — сообщил Гобаннито.
На рассвете мы сели в повозку и отправились по направлению к Мэр-Форе [13] , конечной точке, до которой нас провожали освободители.
13
Отец-Лес (буквально: мать-лес)
Вдали показались башни Эпониака. Над верхушками деревьев пронеслась стая перелетных птиц.
— Мороз близко, — сказал возничий.
Книга третья
Не думай, милая Ливия, что я хочу преподнести тебе рассказ о своей жизни в преувеличенно героическом свете, наподобие тех старых солдат, которые, собрав в круг своих близких, хвастаются своими подвигами и не забывают живописать опасности, пережитые на войне, тогда как на деле их жизнь состояла из обыденных переходов и скучных стоянок. И если я несколько раз обратил твое внимание на ряд странностей, происшедших с нами во время путешествия в Эпониак, то вскоре ты убедишься, сколь верными предвестниками моей судьбы они оказались. Тем не менее именно здесь начались настоящие приключения. И я еще раз убедился: все то значимое и глубокое, что пускает мощные корни в наше существование, что является, как я полагаю, сутью души, вся эта волшебная оболочка всегда остается невидимой. Так из незаметного ручейка, который пробивается из-под мха, скоро получается более крупный ручей, затем речушка и наконец мощная река, которая растворяется в бескрайнем море. Так и с нами: путешествие по пиктонской долине, встречи с крестьянами, прием вергобрета, заточение и бегство на корабле под луной — все эти незначительные сами по себе происшествия оказались для нас тем ручейком, который течет под густой травой.